|
.. Поздно вечером прибыл курьер из Петербурга, вручил пакет от канцлера. Горчаков сломал хрусткие печати. Едва вчитался в бумаги, как рука сама потянулась к колокольчику. — Бог мой, — крикнул он вбежавшему Балабину, — все пропало! Нессельроде повелевает прервать отношения с герцогом Морни, а переговоры о мире с Буолем перепоручает своему зятю, саксонскому барону Зеебаху. — Но почему же с Буолем? При чем тут Зеебах? — Нессельроде разрушил дело почетного мира. Тайну моих переговоров с Францией он подло разгласил перед Веною... Предательство было непоправимо для России! Наполеон III, возмущенный поведением петербургского кабинета, сразу же прервал переговоры. А при встрече с канцлером Буолем князь Горчаков заметил на его лице торжествующую усмешку. — Теперь, — сообщил Буоль, — условия мира будем диктовать мы... Не скрою от вас, любезный коллега, что России предстоит испытать некоторую чесотку своего самолюбия. На этот раз условия мира были очень унизительны! — Я не думаю, чтобы Петербург на них согласился. — Тогда.., война, — злорадно отвечал Буоль. — Конечно! — сказал Горчаков, нарочито замедленно протирая очки. — С человеком, имеющим двести тысяч годового дохода, я не могу говорить иначе, как только в уважительных тонах. К тому меня обязывают долги и полное отсутствие доходов... *** Вскоре он испытал признаки отравления. Слег в постель, его мучительно рвало, в глазах было темно... — Мсье Балабин, — сказал он, — я хотел бы сдать русское посольство в Вене именно вам, русскому, и вам позволительно развить свою ненависть к Австрии до невозможных пределов. — Когда вы, князь, почувствовали себя дурно? — Сразу после обеда у этого саксонца Зеебаха. — Вы имеете какие-либо подозрения против Саксонии? — Против Саксонского королевства — никаких. Но я имею массу подозрений противу Российской империи, ибо за столом у барона Зеебаха я сидел подле его очаровательной жены, дочери нашего канцлера Карла Вильгельмовича Нессельроде! ...Россия пребывала в политической изоляции. КАПРИЗНАЯ РУССКАЯ ОТТЕПЕЛЬ Тютчев не расписался — Тютчев разговорился... Крымская эпопея надломила его — она и выпрямила! Новый год был встречен нервными стихами: Черты его ужасно строги, Кровь на руках и на челе. Но не одни войны тревоги Принес он людям на земле. Федор Иванович полагал, что мир замер на пороге небывалого кризиса, а народу русскому уготована судьба роковая — противостоять всей Европе, которую сокрушит изнутри некто «красный», после чего святая Русь вернется на исконные исторические пути, а мир славянства встанет под русские знамена. — Но этого еще никто не осознает, — рассуждал он. — Жалкие мухи, прилипшие к потолку корабельной каюты, не могут верно оценивать критические размахи корабельной качки! Лучшие годы жизни (с трагедиями и надрывами) Тютчев провел в Германии; любя немецкий мир, он понимал его национальные терзания; друг Шеллинга и Гейне, поэт грезил о той уютной Германии, которая возникала из идиллических картин Шпицвега — с их виноградными террасами, с инвалидными командами крепостей, усопших в лопухах и бурьяне, с ночными патрулями, которые, воздев фонари, обходят мистические закоулки средневековых городов, населенных сентиментальными башмачниками и пивоварами, Гретами и Лорелеями, ждущими почтальона с письмом от сказочного рыцаря. |
