|
— Я и сам считаю его лишь временной комбинацией, как передышку мирного времени, чтобы снова поставить вопрос о войне... Вернемся к страданиям Италии! Наполеон III увлекал Александра II на открытую схватку с Австрией ради освобождения итальянцев и создания единого государства на Апеннинском полуострове. Но в памяти русского царя были еще слишком свежи воспоминания восьмилетней давности, когда его отец взялся своими руками разгребать чужой жар в Венгрии, а кончилось это тем, что его отблагодарили войной с коалицией. Александр II сухо заметил: — Сейчас важнее контакты России с Францией... Горчаков привез проект договора о русско-французской дружбе, который и ложился в основу штутгартского свидания. Но императоры сходились медленно. Поначалу царь показался Наполеону III человеком хмурым и тугодумным. Постепенно он оживился, стал откровеннее и сердечнее. Этим сразу же и решил воспользоваться император Франции. — Все прекрасно, — сказал он, — но между нашими странами затесался щекотливый вопрос, тревожащий не одного меня, но и всю европейскую дипломатию. Франция имеет нравственные обязательства не только к страданиям Италии, но и к страданиям угнетенной вами Польши... Александр II с трудом сдержался перед Наполеоном: — Любое вмешательство извне по внутренние дела России может испортить любые, самые наилучшие намерения... Но перед свитой он уже не стал себя сдерживать: — Со мной осмелились говорить о Польше! Вы подумайте, господа, он осмелился говорить со мной о Польше... При этом подбородок царя дрожал. Горчаков, нагнувшись к уху барона Жомини, шепнул ему: — Неужели вся наша работа — псам под хвост? Тут некстати к нему подошел Бисмарк, срочно прибывший из Франкфурта, дабы пронюхать, чем благоухает в Штутгарте, и почтительно просил князя представить его русскому самодержцу. Александр II скользнул по Бисмарку рассеянным взглядом, еще продолжая высказывать бурное негодование: — О чем бы говорить, но только не о Польше! Бисмарк все волновался — не было ли разговора о Шлезвиг-Голштейне? Горчаков обидел Бисмарка, с презрением — нескрываемым! — отозвавшись об этой чисто немецкой проблеме: — Послушайте, мой друг, речь идет о сильной головной боли, а вы тревожитесь о сохранении прически... *** Взяв себя в руки, Александр Михайлович сохранил хладнокровие. Валевскому он предложил вкрадчиво: — Основа для переговоров сохранилась в целости. Думаю, мы с вами встретились не для того, чтобы изображать бездушные декорации, на фоне которых столь выразительно играют наши коронованные дилетанты. Давайте продолжим... После того что произошло, Горчаков не мог не заговорить о Польше — тем более с Валевским (поляком же!): — Мы неповинны в страданиях польской нации. Почему ваш император апеллирует именно к нам, русским? Россия никогда не жаждала раздела Речи Посполитой, но Екатерина Великая была вынуждена пойти на это, когда увидела, что Польшу стали раздергивать по кускам — то Австрия, то Пруссия... Валевский молчал. Горчаков вздохнул: — Австрия и Пруссия поляков германизируют, жестоко преследуя их нравы, язык и обычаи. А в русской Польше все осталось по-прежнему, мы не собираемся делать из поляков русских... Вы же сами, граф, провели юность в Варшаве! И вы знаете: всюду слышна польская речь, вечером открываются польские театры, звучит польская музыка, вы читаете газеты на польском языке... Нет, мы не стеснили поляков. Я даже полагаю, что мы их спасли от неизбежной германизации. Разрядив гнетущую обстановку, он сказал: — Пусть наши кесари сердятся н дальше. |
