Рюль! II est brave! il est jeune! il est beau![413 - Он храбр! он молод! он красив! (франц.)]

И я вдруг, почти машинально, начала собираться. Мне так ясно, так отчетливо представилось, что мое место… там, a cote de се brave et beau jeune homme![414 - рядом с этим молодым храбрым красавцем! (франц.)]

Oui, je dois etre a mon poste! je le sens, jamais je ne l'ai senti avec autant d'irresistibilite.[415 - Да, я должна быть на своем посту! Я это чувствую, чувствую с такой неодолимостью, как никогда прежде (франц.)] Сначала еду в Париж, чтоб повидаться с Sainte-Croix (celui qui a donne le soufflet a Gambetta),[416 - Сент-Круа (тот, что дал пощечину Гамбетте) (франц.)] потом… потом, быть может, и совсем останусь в Париже… Ah! si tu savais, mon ami![417 - Ах, если бы ты знал, друг мой! (франц.)]

Но, само собою разумеется, что где бы я ни была, сердцем я всегда с тобою.

Nathalie".

* * *

"Негодяй!

Все письма твои я перечитал, а последние два даже сам лично получил.

Butor – это я-с?!

Наталья Кирилловна, твоя мать, а моя жена, вчерашнего числа в ночь бежала, предварительно унеся из моего стола (посредством подобранного ключа) две тысячи рублей. Пишет, будто бы для свидания с Базеном бежит, я же наверно знаю, что для канканов в Closerie des lilas.[418 - Сиреневой беседке (франц.)] Но я не много о том печалюсь, а трепещу только, как бы, навешавшись в Париже досыта, опять не воротилась ко мне.

До сих пор я читал седьмую заповедь так: "Не прелюбодействуй!" Но вы с матерью и сим недовольны, а новую заповедь выдумали: "Не перепрелюбодействуй!" Вы простому прелюбодейству не можете остаться верными, но даже в самый разгар оного о том всечасно помышляете, как бы новое учинить!

А посему вот от меня тебе приказ: немедленно с посланным приезжай в деревню и паси свиней, доколе не исправишься. Буде же сего не исполнишь, то поезжай к Базену и от него жди милости, а меня не раздражай.

За сим остаюсь навсегда разгневанный отец твой

Семен Проказнин".

КУЗИНА МАШЕНЬКА

Саваны, саваны, саваны! Саван лежит на полях и лугах; саван сковал реку; саваном окутан дремлющий лес; в саван спряталась русская деревня. Морозно; окрестность тихо цепенеет; несмотря на трудную, с лишком тридцативерстную станцию, обындевевшая тройка, не понуждаемая ямщиком, вскачь летит по дороге; от быстрой езды и лютого мороза захватывает дух. Пустыня, безнадежная, надрывающая сердце пустыня… Вот налетел круговой вихрь, с визгом взбуравил снежную пелену – и кажется, словно где-то застонало. Вот звякнуло вдали; порывами доносится до слуха звон колокольчика обратной тройки, то прихлынет, то отхлынет, и опять кажется, что где-то стонет. Вот залаяла у деревенской околицы ледащая собачонка, зачуяв волка, – и снова чудятся стоны, стоны, стоны… Мнится, что вся окрестность полна жалобного ропота, что ветер захватывает попадающиеся по дороге случайные звуки и собирает их в один общий стон…

Саваны и стоны…

Для жителя столицы, знакомого лишь с железными путями, зимнее путешествие на лошадях, в том виде, в каком оно совершается в наши дни, должно показаться почти анахронизмом. Если даже в его памяти свежо сохранились воспоминания о старинной езде на почтовых, сдаточных и так называемых долгих, то и тут он должен сознаться, что в настоящее время этого рода способы передвижения, сохранив за собой прежние неудобства, значительно изменились к худшему.