А Тошка беспокоился. Всё время подтормаживал и будто прислушивался — мы уже знали, что он слушает эфир, радиосообщения в горах, а помимо — ещё и звуки самих гор, выбирает опасные. Некоторое время он, видимо, анализировал информацию, а потом сказал:

— Идея не очень хороша. Мне не хочется, чтобы вы оставляли тут палатку и вещи. И я предложил бы слегка изменить маршрут. Пойти вдоль гранитного гребня. Моих данных недостаточно для определённого вывода, но мне кажется, что здесь небезопасно. Вдобавок, мне не нравится состояние атмосферы, а ветер, похоже, будет усиливаться. С севера идёт снежный фронт.

Мы  посмотрели  на  север, но  облака  казались  сизой  полоской  на  отмытом  ветром  горизонте.

— Там склон — только что не отрицалка, — фыркнул Кондратий. — Самое оно сломать шею. А если мы пойдём с рюкзаками, на вершине и в четыре не будем.

Тошка  кивнул.

— Склон непростой, ты прав. Я буду следить за всеми и подстрахую. Но здесь опасно. Я ощущаю еле заметные вибрации и подозреваю, что здесь может сойти лавина.

И  Крюк  сделал  вывод:

— Ша, идём налегке, иначе будем телепаться до вечера, это раз. И два — вдоль гранитного гребня. Я Тошке верю, перестрахуемся.

Сказано — сделано, мы пошли налегке.

Подъём тут был очень крут, и уже часа через два мы поняли, что напрасно загадывали — склон просто душу выматывал. К тому же холодало, а небо начало стремительно темнеть, и ветер всё усиливался. Хрустальное утро превращалось в ледяной пасмур.

Бодрого темпа не вышло. В полдень мы кое‑как выдолбили ледорубами нишку между гранитных выступов и остановились в ней отдышаться. У меня от напряжения руки и ноги тряслись мелкой противной дрожью, а ветер нёс снежную пыль, как наждак, и швырял её в лицо горстями. Мы прижались к Тошке — мы с Крюком с боков, а Кондратий к спине — и пытались согреться и выровнять дыхание.

И вдруг послышался нарастающий гул, а мы почувствовали, как в такт с нашими усталыми мышцами дрожит каменная плита. Тошкин бок был очень тёплый, прямо горячий — но мысль меня обледенила вмиг.

Гул  прошёл, как  волна, и  стих  внизу.

— Лавина сошла, — сказал Крюк тихо-тихо, а я вдруг понял, что глажу Тошку по голове, по пушистой шерсти. Глажу, глажу…

Нас  защитил  гранитный  гребень. Лавина  сошла  западнее, прямо  на  нашу  стоянку. Мы  переглянулись: все  поняли, что  от  стоянки  мало  что  осталось.

— Ничего, — сказал Кондратий. — Мы уже дошли. Ещё один рывок, мужики, и мы — боги. А стоянка… ну, что ж, подберём на спуске, что найдём… в конце концов, мы уже победили.

— Да, — сказал Тошка. — Пойдём вдоль гребня и дальше, склон будет более пологим — я просмотрел фотографии со спутника. Вершина рядом, а вибраций я больше не ощущаю.

Мы дошли часам к четырём. Было жутко холодно — температура рухнула до сорока пяти и всё понижалась. Ветер завывал и свистел, но небо стало немного светлее — и весь суровый мир, все ледяные просторы Аляски расстилались у нас под ногами от горизонта до горизонта. Этот дикий север принадлежал нам одним, мы смотрели на него из‑под мрачных небес — восторг просто захлёстывал душу и грел изнутри.

Мы  поставили  флаг  и  сфотографировались. И  Крюк  неожиданно  вытащил  из  кармана  парки  пластмассовую  фигурку, модельку  робота, и  кусок  проволоки. Мы  удивлённо  пронаблюдали, как  Крюк  примотал  этого  робота  к  древку  флага, у  самой  земли.