— Ты — не человек! — рявкнул Кондратий.

— Это правда. И что?

— И  не будешь!

— И  это правда. Но в чём беда?

И  тут  Кондратий  остановился: мы  с  Крюком  пытались  не  заржать  в  голос, а  Соня, слушавшая  в  дверях  гостиной, тихонько  хихикала.

— Да угомонись ты уже, Кондрат, — сказал Крюк, ухмыляясь во всю пасть. — Не переспоришь ты Тошеньку, он к всемирной Сети подключён и обновления каждый день. А информацией он умеет пользоваться, и язвить умеет — хоть и не любит. Ну что ты на него катишь?

— Да ну вас нахрен! — бросил Кондратий, выскочил в коридор и сдёрнул с вешалки куртку. — Ну вас нахрен с вашими роботами, Аляской и придурью, ясно?!

Грохнул  дверью. Крюк  смотрел  огорчённо, но  Тоша  тронул  обезьяньей  лапой  его  плечо.

— Кондратий вернётся. Он слишком любит тебя, горы и мечту о пике Мак-Кинли. Понимание достижимо, только требует времени, а восхождение всё расставит по местам, не грусти, пожалуйста.

И  оказался  прав. Кондратий  действительно  вернулся.

На  следующий  день  он  принёс  аккумулятор  для  фонаря  и  тщательно  делал  вид, что  ничего  не  произошло. Мы  тоже  сделали  вид, что  всё  в  порядке.

В конце концов, у нас уже были визы, билеты на самолёт, заявка на экспедицию и всё такое прочее. 

Он оказался той ещё коварной сволочью, пик Мак-Кинли — первый раз мы штурмовали вершину за полярным кругом — но отступать никто не собирался. И чего‑то в этом роде ждали.

С самого начала не задалась погода. Вернее, мы вышли, когда было тепло и тихо, мороз стоял градусов восемь-десять, светило солнце — но уже к вечеру первого же дня похолодало до двадцати пяти, хлестанул ветер, нагнал туч, и снег лепил, как будто в лицо кто с размаху швырял крупным песком.

И восточный склон Мак-Кинли — то ещё местечко. Лёд и гранит, базальт и лёд, обманная порода, опасная, каждый вбитый штырь для страховки надо по нескольку раз перепроверять, потому что то и дело крошится камень, и трещины ползут. И мы с Кондратием очень быстро поняли, какой Тошка ценный у нас участник партии.

Тащил он больше нас — известно, робот. И по склону шёл, как муха по стене: в ледорубе не нуждался, из пальцев выдвинулись и жёстко закрепились этакие лезвия, врубавшиеся в лёд и даже в камень. Реакция у него была зашибенная, ничего не скажешь, погоду он чуял. Но самое главное — были в Тошке какие‑то датчики или сенсоры, реагирующие на состояние горы. От такой штуковины внутри и никто из нас не отказался бы.

Здесь, в пути к вершине, Кондратий к Тошке изрядно подобрел. Не то, чтобы совсем перестал его цеплять, но прежней злости в тоне стало уже не слыхать, скинул обороты‑то. Они слегка пререкались, а мы с Крюком посмеивались — слишком уж стало заметно, что восхождение всё расставляет по местам.

Утром  Тошка  Кондратию  говорил:

— Не забывай про солнцезащитный крем. Сегодня ожидаются ясная солнечная погода при температуре воздуха тридцать два — тридцать пять градусов ниже нуля и ветер порывами до восьмидесяти метров в секунду. Кожа должна быть защищена от ожогов и переохлаждения.

А  Кондратий  огрызался:

— Отвали, зануда электронная.

Тошка  смотрел, склонив  голову  набок, приподнимал  брови  и  скорбно  сообщал:

— Ты чересчур беспечен, это меня огорчает. Тяжёлые солнечные ожоги провоцируют отёчность мягких тканей, особенно страдают веки — и альпинист, пренебрегающий…

Кондратий  вынимал  из  рюкзака  тюбик  и  совал  Тошке  в  нос:

— Ну вот, вот! Мажу, вот! Отключись!

— Я  удовлетворён, — сообщал Тошка благодушно.