– Вы точно прощаетесь, Этьен! – вскричал Бруно. – Оставьте ваши мрачные мысли.

– Вы думаете, что я готов наложить на себя руки? Нет, друг мой, я буду нести свой крест до конца. Но какое-то предчувствие говорит мне, что теперь, когда погибла моя последняя надежда, и мой последний час тоже близок.

– Гоните от себя эти мысли, Этьен, – сказал Бруно. – Я надеюсь еще долго называть вас своим другом.

– Я и сам не прочь еще пожить. Хотя бы до тех пор, пока не сведу счеты с Камиллой. Я готовлюсь представить суду такие доказательства, которых будет достаточно, чтобы обнажить истинное лицо преступницы, достойной суровейшего наказания. У меня много фактов и свидетельств, доказывающих преступность графини и Митнахта. Завтра же я представлю их правосудию. И тогда бедная Лили наконец перестанет страдать. Хотя бы одна радость появится в конце горькой моей жизни. Я буду счастлив вашим счастьем, которое станет единственным утешением моего бесполезного существования.

– Да неужели можно назвать бесполезной жизнь человека, оказавшего бескорыстную помощь тысячам людей? – не согласился Бруно. – Что может быть возвышенней и прекрасней помощи бедным и несчастным? Не думайте, что я не знаю о ваших благодеяниях, Этьен, хоть вы и скрывали их. Поверьте мне: ваша смерть станет горем для множества людей.

– Вы слишком высоко цените все то, что я делаю, друг мой, – возразил Гаген. – Я только старался, по возможности, протягивать руку помощи тем, кто в ней нуждался.

– Но делали вы гораздо больше. Будучи знатным и богатым, вы постарались употребить все это для других. Достаточно того, что вы отказались от своего титула и положения, взяли другое имя, чтобы помогать страждущим. Ваши поступки велики и возвышенны, и я не думаю, чтобы на свете нашелся другой такой человек…

– Стойте, Бруно! – смеясь, перебил его Гаген. – Вы, кажется, готовы сделать из меня святого при жизни. Лучше пожелайте мне удачи на завтра.

– Если я вам понадоблюсь, Этьен, то рассчитывайте на меня, как на самого себя, – сказал Бруно, протягивая другу руку. – Да поможет нам Бог!

Друзья расстались. Но тревога и тяжесть ощущались в этом расставании. Может, виной тому были слова Гагена о предчувствии близкой смерти?..

Проводив Бруно, Гаген вернулся в кабинет и взялся разбирать почту. Распечатав одно из писем, он вдруг вздрогнул и изменился в лице.

Оно было подписано именем Леона Брассара. Чего он хотел? Может быть, как при последнем свидании, решил наговорить отцу побольше обидных и резких слов? А может, наоборот, в душе его проснулось раскаяние, и он захотел вернуть себе отца, движимый еще не совсем утраченной сыновней любовью? Или же руководил им только голый расчет, желание получить наследство?..

Гаген стал читать письмо с таким волнением, какого давно не испытывал. Он чувствовал, что, как бы то ни было, он продолжает любить своего преступного сына.

В письме Леон Брассар писал:

«После всего происшедшего вы, конечно, не ожидали получить от меня какое-либо известие. Тем не менее я пишу вам с намерением добиться нового свидания с вами. Надеюсь, что вы не откажете мне в этом. Я хотел бы встретиться с вами сегодня же вечером. Жду вас в семь часов вечера за городом, на берегу моря, где стоят лодки варбургских рыбаков. Меня вы увидите в лодке. Буду ждать, исполните ли вы мою последнюю просьбу.

Леон Брассар».

Ледяным холодом веяло от этих строк. Впрочем, язык письма был так же далек от ненависти, как и от любви.

Гаген два раза перечитал письмо, пытаясь отыскать между строк хотя бы маленький лучик надежды на возможность возвратить погибающего сына, но напрасно.