Но, какой бы хорошей она ни была, уже скоро другие дети начали дразнить меня дураком, estupido. Когда мисс Гарднер отдавала мне листок, испещренный красными пометками, они смеялись и пытались вырвать его у меня из рук. Каждый день, вернувшись домой, я выскакивал из школьного автобуса и бежал куда глаза глядят, чтобы скорей обо всем забыть.

По выходным отец говорил мне сесть в машину, и мы ехали в Белен, проверять торговые автоматы с сигаретами, которые он взял в аренду. Пока мы заново их заполняли и забирали деньги, он приговаривал:

— Бестолковые индейцы и мексиканцы платят мне за то, что подрывают свое здоровье. Ты никогда не увидишь, чтобы чероки курили такую дрянь. В Квентине я делал вскрытия курильщикам, у них все легкие черные. Я всегда знал, что сигареты — это зло.

Отец вспоминал о тюрьме, только когда мы оставались с ним наедине. Потихоньку его история складывалась у меня в голове в единое целое. При моих братьях и сестрах он ни о чем подобном не упоминал, а со мной говорил так, будто я все знаю.

— Слушай меня, Дэвид, и я тебя научу делать деньги на людской глупости. Зарабатывать на ней легче всего.

Когда мы усаживались обратно в «Рамблер» и ехали домой, он продолжал хвастаться тем, как зарабатывает на дураках, или возмущался людишками, которые взламывали его автоматы и крали деньги. Милю за милей я надеялся, что сегодня он не вспомнит о маме. Может, не в этот раз. Но, о чем бы он ни толковал, в какой-то момент отец прерывался и его голос становился страшным.

— Ты же понимаешь, что нам надо избавиться от вашей матери, правда?

Он говорил это уже несколько лет, но мама все еще жила с нами дома.

Я соглашался и кивал, сознавая, что по-другому ответить не могу.

Глава 6

Недели не проходило без криков, после которых отец спал в «Рамблере», а мама убегала в дом, получив от него затрещину. На следующий день оба вели себя как ни в чем не бывало. Пара ночей проходила спокойно, а потом крики и побои начинались снова.

Соседи были недовольны. После двух лет дворовых побоищ и маминых постоянных жалоб они не хотели иметь ничего общего с нашей семьей. Когда кто-то из нас днем шел по улице, они поспешно отворачивались. Детям не разрешали с нами играть или приходить в гости, а нас с Сэмом не приглашали к другим, поэтому играли мы только на общей детской площадке.

Когда уроки в школе заканчивались, я каждый день приходил туда с Сэмом. Ему так нравилось копаться в песочнице, что я его прозвал Сэндмэном — «песочным человеком». Иногда мы выходили за пределы поселка, но совсем недалеко. Когда Сэму пора было домой, я его отводил, а сам убегал в пустыню. Никто меня не останавливал, а мне хотелось одного — оказаться подальше от мамы с папой.

Однажды их стычка затянулась дольше обычного. Я обнаружил Лонни сидящей на верхней ступеньке крыльца, с наброшенным на плечи одеялом.

— Мама уже три раза будила его в машине. Она как будто хочет, чтобы он ее побил.

Лонни встала и приоткрыла дверь.

— Я сейчас вернусь.

Она принесла два стакана «Кул-Эйд» и протянула мне один.

— Думаю, нам лучше еще посидеть здесь.

Отец со скрипом опустил в машине стекло.

— Тельма-Лу, отправляйся домой, пока я не надрал тебе задницу, — прошипел он сквозь стиснутые зубы.

Мама не двинулась с места. Отец подтянул колени к груди и с силой толкнул ногами дверцу, так, что она ударила маму, и та упала в грязь. Потом с трудом поднялась и побежала вокруг машины, зовя на помощь. В соседнем доме, у Сандерсов, зажегся свет, и муж с женой в халатах вышли на крыльцо. Жена покачала головой, и они вернулись в дом. Свет погас.

Отец захлопнул дверцу машины и накрыл голову сверху подушкой.