«Идеальный шпион» потряс меня, и я отважно засел за роман, намериваясь создать нечто подобное и войти в историю, роман шел тяжко, давила самоцензура, грозящая пальцем.

Я переключился на пьесу – ну и что?

Никто не берет! Кто протянет руку?

Господи, ну конечно же Джон Ле Карре! Именно еще Незнакомый, но уже любимый Джон может мне помочь! Но как его заинтересовать? С какой стати вообще он должен мне помогать?! Гениальные идеи теснились в голове (между прочим, чем наивнее, а точнее, глупее идея, тем одержимей автор), я быстренько перевел пьесу на английский язык, затем отдал на перепечатку классной машинистке и отправил пакет по адресу лондонского литературного агентства, указанного в книге.

К пьесе приложил письмо, в котором скромно сообщил, что я, как бывший сотрудник разведки КГБ, обращаюсь к нему как к коллеге по другую сторону баррикад, а ныне вроде бы и другу с деловым предложением: стать соавтором моей пьесы, естественно, пройдясь гениальной рукой по моему несовершенному переводу и наполнив текст тонкой английской спецификой, сленгом и идиомами, что несомненно сделает пьесу ломовым хитом на Уэст энде и Бродвее.

Пьесу отправил с оказией: почему то мне казалось рискованным посылать фарс о разведке обыкновенной почтой – вдруг на перлюстрации окажется сотрудник КГБ без чувства юмора? Все лето ожидал ответа, потом решил, что любимый Джон ничуть не лучше наших главных режиссеров, которые обожают с экрана вещать о любви к ближнему, а на деле – фарисеи и самовлюбленные бездари. Обида смешивалась с презрением.

И вдруг месяца через два – письмо от 10 сентября 1989 года из Лондона (указан обратный адрес литературного агента, автор опасался давать свой личный адрес – вдруг я завалю его мешками со своими рукописями?), написанное собственной рукой, как то слишком запросто для маститого писателя, хотя и по сей день респектабельные англичане, даже если все напечатано секретарем, своей рукой обязательно пишут ласковое обращение к адресату («Дорогой сэр Майкл»), непременное «Искренне Ваш» и подпись в конце. Это признак хорошего тона и легкого презрения к техническим достижениям цивилизациии от станка Гутенберга до компьютера, может быть, даже утверждение того человеческого, что в нас еще осталось.

Текст гласил: «Дорогой мистер Любимов! Ваше письмо, датированное 20 июля, достигло меня только вчера! Послушайте, я не могу реализовать ваш проект, ибо у меня на тарелке слишком много своего и идей в голове хватит на несколько лет, моя проблема не в том, что делать, а где найти время. Поэтому я послал вашу пьесу своему литературному агенту со слабой надеждой, что он кого нибудь найдет. Подойдут ли Алан Беннетт или Майкл Фрейн? Очень сожалею, но больше ничем не могу помочь и желаю вам успеха».

Тут же я накатал своей рукой (не из высокого джентльменства, а просто на печатание по английски потребовался бы целый день) благодарственное письмо с уверениями в совершеннейшем почтении и надеждами воссоединить наши несоизмеримые таланты в будущем.

Пьесу в конце концов поставили, но не в Лондоне, а в Душанбе, что все равно прекрасно, какая разница, кто восхищается тобой, англичане или таджики?

Тут появился «Русский дом» и за ним фильм с Шоном Коннери в главной роли. «Перестроечный» роман. В том смысле, что агент английской разведки влюблялся в Москве в очаровательную сотрудницу издательства, и уже не царил в Москве злобный Карла. Фильм шикарно презентовали в кинотеатре на Новом Арбате, участвовал весь наш киношный свет, лились слова восхищения, хотя и книга, и особенно фильм показались мне несколько слабее других вещей писателя.

Наша перестройка и конец «холодной войны» всерьез напугали многих создателей триллеров и шпионских романов.