На самом деле больше всего они ЛЮБЯТ УЧИТЬ детей. Чем старше человек, тем он сильнее мечтает передать кому-нибудь свой богатый жизненный опыт.

Блинков-младший понял это давным-давно, еще в шестом классе, и с тех пор мог веревки вить из старших. Однажды он родного дедушку заставил кричать «Здравия желаю!». Не верите? А все просто. Он сказал: «Дедуль, мы с мальчишками поспорили, как солдаты кричат: «Здра-жла» или полностью: «Здравия желаю». Дедуля, до пенсии летчик-испытатель, военная косточка, со знанием дела ответил, что «Здра-жла», а полностью хором не выкрикнешь — нестройно получится. Блинков-младший засомневался. Дедуля вышел к мальчишкам и показал. Блинков-младший выиграл эскимо. Нужно ли объяснять, что спор был не о том, как солдаты кричат, а о том, что дедушка закричит?

Конечно, с незнакомым человеком такие штучки не проходят. Надо сначала узнать, что ему интересно в жизни, и начать разговор с этого. А потом уже переходить на то, что нужно тебе.

Владимир Владимирович усадил Блинкова-младшего на диван, криво стоявший посередине комнаты, и стал рыться в картонных коробках с вещами. В одной оказался мундир цвета зеленки. Мелькнул погон с тремя большими звездочками, и таможенник сразу же закрыл коробку. Ну вот, никакой не генерал. В армии был бы полковник, в милиции — тоже, но надо добавлять: «полковник милиции». В прокуратуре человек с тремя большими звездочками почему-то называется не «полковник прокуратуры», а «старший советник юстиции». А как в таможне?

— Кто вы по званию? — спросил Блинков-младший, заодно проверяя Владимира Владимировича на тщеславность.

— Пенсионер, — буркнул таможенник. — Где у меня аптечка?

— Не беспокойтесь, царапина подсохла уже, — сказал Митек.

— Подсохла, но прижечь надо. Это же лоб, мозги рядом.

Было приятно, что незнакомый человек так заботится о его мозгах, но сыщик пришел не за этим.

— Вы даже не посмотрели, что пропало, — проверил он отставного таможенника на жадность.

— А куда спешить? Все равно: что пропало, того не вернешь. Лучше я расстроюсь потом, когда все коробки разберу, — философски заметил Владимир Владимирович, выдержав и эту проверку.

Митек запустил следующую, на хвастливость:

— Классный у вас диван, натуральная кожа. Пенсионерки обзавидовались.

Отставной таможенник не ответил. Он разыскал пластмассовую шкатулку с лекарствами, прижег Митькину царапину йодом и залепил пластырем.

— А трудно работать в таможне? — спросил сыщик.

— Первые десять лет трудно, а потом привыкаешь.

Разговор не клеился. Отставной таможенник раскрыл коробку с мундирами и начал развешивать их в шкафу. Намек был ясен: пора и честь знать, то есть сматываться.

— Спасибо, что не поверили этим, — искренне сказал Митек, вставая с дивана.

— Не стоит, — отмахнулся Владимир Владимирович. — Если бы я тебя обидел, то мне самому было бы плохо.

— Это почему?

— Несправедливость разрушает две души. Обиженного — потому что он перестает верить людям, и обидчика — потому что он перестает отличать хорошее от плохого.

— Да ему-то что? — удивился Митек. Он думал о Князе. — Положим, хорошие кроссовки от плохих он отличит, а хорошие поступки от плохих — ему не надо. Он лезет в буфет без очереди, а другие пускай стоят. Наглость — второе счастье.

— А ты тоже так считаешь?

— Нет, просто обидно, что бессовестным всегда достается больше.

— Это до поры до времени, — возразил Владимир Владимирович.