Человек, которого я сейчас искала, всегда трудится в гуще посетителей парка, поэтому я нашла его не сразу. Он как раз устраивался, подготавливая себе рабочее место.

Костяшка – коренной житель Америки, чистокровный индеец с кожей цвета темной меди, широколицый, с косой, свисающей вдоль спины, почти такой же длины, как волосы у Анжелы. Свою кличку он получил за тот способ, каким предсказывает будущее. Набрав в горсть мелких костей, он трясет их, бросает на кусок оленьей кожи и по их расположению предсказывает судьбу. Для своей роли он не рядится в специальный костюм – никакой оленьей кожи, никаких бус, – а предпочитает выцветшие голубые джинсы, белую футболку с оторванными рукавами, поношенные старые рабочие ботинки. Но, судя по всему, его бизнесу это не мешает.

По правде говоря, я не в большом восторге от всех этих мумбо‑юмбо – ни от трюков самого Костяшки, ни от того, чем занимается его подружка Кэс‑си, гадающая на картах Таро и на каких‑то специальных китайских бумажных штуках. Но хоть я и не верю, что они могут предсказывать будущее, я все‑таки должна признать, что кое в ком из людей, занимающихся подобными фокусами, есть что‑то особенное.

Взять хотя бы Костяшку.

Глаза у него с сумасшедшинкой. Не безумные, нет, не так, чтобы при взгляде на них хотелось поскорее запереть их обладателя в психушку, но сумасшедшинка в них, может быть, появляется потому, что Костяшка видит то, чего мы видеть не можем. Будто существует некий замаскированный «Иной мир», пересекающийся с нашим, и Костяшка может заглянуть прямо в него. Как знать, не побывал ли он там уже. По‑моему, в большинстве случаев он пускает людям пыль в глаза. Но иногда его взгляд останавливается на вас, и вам открывается вся серьезность, скрытая за его паясничаньем, будто вы сразу ощущаете дыхание Катакомб – дикости, прижившейся на городских улицах, и вас охватывает смятение, вам начинает казаться, что невероятное не только возможно, но, видно, и впрямь существует.

Впрочем, мне ли судить обо всем этом? Ведь меня преследует привидение!

– Ну как, Мэйзи? – спросил Костяшка, когда я на своем горном велосипеде подкатила к фонтану, где он расположился.

Я пнула ногой подставку, поставила велосипед, повесила шлем на руль и присела рядом с индейцем. Он перебирал кости, пересыпая их из одной руки в другую. Они постукивали так же, как пуговицы Ширли, только более приглушенно. «Интересно, – подумала я, – чьи это кости? Какого животного? Мышиные? Птичьи?» Я подняла взгляд и увидела, что из глаз Костяшки выглядывает усмехающийся шут. То ли он смеется со мной, то ли надо мной – непонятно.

– Что‑то тебя не видно в последнее время, – говорит он.

– Я хожу в школу, – объясняю я.

– Ну да?

– И еще я работаю.

Он глядит на меня довольно долго, и я улавливаю отсвет чего‑то неведомого, так что у меня сразу начинает сосать под ложечкой.

– Значит, ты счастлива? – спрашивает он. Об этом меня не спрашивал никто из тех, кому я рассказывала о своих новостях.

– По правде сказать, нет, – отвечаю я.

– Хочешь узнать, что припасено для тебя у Нанабожо? – спрашивает он и поднимает кости.