Кассандра

У Апплес есть от меня секрет, и я знаю, что это.

Ее настоящее имя Апполина, но все зовут ее Апплес, так же как меня все, кроме мамы, зовут Кэсси, а не Кассандра. Мама же всегда называет нас полными именами. Но секрет не в том, как зовут мою сестричку. Он гораздо важней, чем наши незаурядные имена.

Моя сестра потрясающе хладнокровна – мне ни за что такой не стать. У меня врожденный дефект – одна нога короче другой, так что приходится все время носить шину, страшную, как у франкенштейновского[2] монстра. Во всяком случае, так меня дразнят все ребята. «Вон идет невеста Франкенштейна!» – кричат они, когда я выхожу на перемену, а я всегда выхожу последней. Хорошо еще, что Апплес этого не слышала, она бы их так отделала! Но как можно бить за прозвища?

А еще у меня астма в тяжелой форме, так что я должна всегда иметь при себе ингалятор. Если бы даже нога у меня была нормальной, я все равно не могла бы бегать. Когда приходится возиться с чем‑нибудь тяжелым, я сразу начинаю задыхаться, но мне еще везет – в больницу я попадаю редко, только если уж меня чересчур прихватит.

Я знаю, что нельзя оценивать людей по их физическим данным, но мы же все поступаем именно так, верно? А если ты не способна на самое простое – бегать и нормально дышать, то большинство людей тебя вообще в расчет не принимает. Как только у тебя замечают какой‑то физический дефект, сейчас же начинают думать, что ты вообще дефективная. Некоторые со мной разговаривают чуть ли не по слогам, а моих ответов вообще не слушают.

Только не подумайте, что я себя жалею! Нет! Честно! Я просто рассуждаю логически. Все и всегда будут считать меня этакой придурковатой малышкой – дышать нормально не может и припадает на одну ногу. Пусть я доживу даже до восьмидесяти, но и в конце этой долгой жизни мне придется сознавать, что я неполноценная.

Одна Апплес никогда не относилась ко мне как к дефективной, даже если мы ссорились, впрочем, ссоримся мы очень редко. В это, конечно, трудно поверить, потому что большинство братьев и сестер обычно ругаются и ссорятся без конца. Но у нас этого не бывает. Мы отлично ладим и почти на все смотрим одинаково. Во всяком случае, так было до того вечера, когда моя сестра пошла на концерт Брайена Адамса. Апплес отправилась туда со своими друзьями, а вернулась… только через четыре дня. Представляете, что было с мамой и папой? Я‑то просто ужасно беспокоилась и, наверно, потом немного обиделась на нее за то, что она так и не объяснила мне, где же она была.

– Не потому что не хочу говорить, – сказала она. – Не могу! Эти четыре дня для меня как большая черная дыра!

Но я знаю – кое‑что она помнит. Просто считает, что мне это не переварить.

Вот с тех пор она и изменилась. Но изменялась не постепенно, с течением времени, как бывает со всеми, когда становишься старше, перестаешь играть в Барби и начинаешь слушать настоящую музыку. Нет! Она изменилась внезапно. Апплес всегда была острой на язык, но теперь, после этой четырехдневной отлучки, она превратилась в такую уверенную девицу – палец в рот не клади! Я все равно ее обожаю, но чувствую, что надо привыкать к сестре заново.

И это было бы не так трудно, но у Апплес вдруг оказалась масса секретов. Самые простые вещи стали вызывать у нее какую‑то странную реакцию. Ну, например, не могу забыть, как она изменилась в лице, когда однажды перед обедом я призналась, что я теперь вегетарианка. Просто не могу смириться с тем, что ни в чем не повинных животных убивают, чтобы мы могли жить‑поживать. «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты», – заявила я своим и только много позже поняла, отчего у Апплес сделалось такое страдальческое лицо.

А уж совсем странно было на следующий год, когда наступила Пасха.