– «Таймс» – это не на русском…

Лакшин: – Очень важно, Александр Исаевич, перед историей. Ведь в справочниках всегда указывается первая публикация на родном языке. И если будет указано – «Грани», какой позор!..

Вдруг А. Т. пробуждается и к сопроводиловке:

– А вы собираетесь это рассылать?! Не время, не время! Сейчас знаете, какое настроение… можно головы лишиться… В уголовный кодекс добавляют новую статью…

Я: – Ко мне вся гармошка кодекса да-авно не относится, не боюсь.

А. Т.: – И вы уже начали рассылать?

Не начал я, но вру: – Да. – (Чтоб неотвратимее.)

Не одобряет, не одобряет. И даже в стол себе не хочет взять такой ошибочной, опрометчивой бумаги. Не это главное сейчас! Единомысленно и строго сдвинулись вокруг меня опять. И Твардовский прямо диктует мне:

«Я категорически запрещаю вашему нео-эмигрантскому, откровенно враждебному журналу… Приму все меры…»

Какие?! Правительство наших прав не защищает, но требует, чтобы мы защищались сами! – вот это по-нашему.

– А иначе, Александр Исаевич, мы вам больше не товарищи!

И на лицах Лакшина-Хитрова-Кондратовича каменное, единое: нет, мы вам больше не товарищи! Мы – патриоты и коммунисты.

О, как трудно не уступить друзьям!.. Да мне и действительно не хочется, чтобы «Грани» печатали «РК», только всё испортят, особенно когда уже началось европейское печатание. Ну что ж… ну, ладно… ну, телеграмму я дам… (Я сломлен?.. Так быстро?..) Пытаюсь сложить – а слова не складываются. Дайте подумать! Отводят в кабинет Лакшина. Но я как бы под арестом: пока не напишу запретительной телеграммы – из редакции не отпустят.

А всегда надо подумать! Всегда осмотреться. На обороте той же телеграммы карандашом – что это? Черновик:

«Многоуважаемый Пётр Нилович!

Я считаю, что Солженицын должен послать этому нео-эмигрантскому – (в этом нео они видят какой-то особенный укор!) – откровенно-враждебному нашей стране… Я пытаюсь срочно вызвать Солженицына, местонахождение которого мне сейчас не известно, в Москву. Жду ваших указаний. Твардовский.

11 апреля».

(Указаний после того не получил Твардовский и, изнывая, через сутки позвонил Демичеву сам. Тот: «А-а, пусть как хочет». А вы, мол, расхлебаете. Ещё в большем угрызении стал Твардовский искать меня.)

А слова-то телеграммы никак не складываются. Что-то я наскрёб, но совсем без ругани, понёс показывать – А. Т. разгневался: слабо, не то! Я его мягко похлопал по спине, он пуще вскипел:

– Я – не нервный! Это вы – нервный!

Ну, ин так. Не пишется. Утро вечера мудреней, дайте подумать, завтра утром пошлю, обещаю.

Кое-как отпустили.

А на душе – мерзко.

Л. К. Чуковская с недоумением:

– Не понимаю. Игры, в которые играют тигры. Лучше устраниться.

И правда, что за морок? Как мог я им обещать? Да разобраться-то надо? Цепь загадок:

1) как могло случиться, что такую телеграмму вообще доставили? или огрех аппарата – или провокация КГБ.

2) кто такой Луи?

3) «ещё один экземпляр»? а где и кем доставлен первый? (И оба же – не безплатно! И деньги за мой «Корпус» уже пошли на укрепление Госбезопасности!)

Пока неотклонимо готовится мой залп из пятидесяти «Изложений», узнать о Луи, – и сразу находится бывшая зэчка (Н.