Как уже давила, давила, давила всё растущее, пятьдесят лет.

* * *

После бурной весны 68-го года – что-то слишком оставили меня в покое, так долго не трогали, не нападали.

Получил французскую премию «за лучшую книгу года» (дубль: и за «Раковый», и за «Круг») – наши ни звука. Избран в американскую академию Arts and Letters – наши ни ухом. В другую американскую академию, Arts and Sciences (Бостон), и ответил им согласием, – наши и хвостом не ударили. На досуге и без помех я раскачивался, с весны 1969 скорость набирал на «Р-17» и даже в Историческом музее, в двух шагах от Кремля, работал, – дали официальное разрешение, и только приходили чекисты своими глазами меня обсмотреть, как я тут. И по стране поездил – никаких помех. Так долго тихо, что даже задыхаешься.

Не знаю, в КГБ ли придумали или сам по себе изобретательный авантюрист, – но пока я скрываюсь в затёмках, а по Москве громко проявился лже-Солженицын, и ведёт себя скандальнейше: устраивает размашистые кутежи в «Славянском базаре», пьяно кричит, что он – великий писатель, пристаёт к женщинам и заказывает себе встречи с красивенькими артистками. И что мне делать? Спасибо, Копелев помог его изобличить. А как дальше остановить? Куда написать? 

Летом 1969 получил я агентурные сведения (у меня сочувствующих – не меньше, чем у них платных агентов), что готовится моё исключение из СП, – но замялось как-то, команда странная была: «отложить заседание до конца октября», далёкий расчёт! Настолько рязанское отделение СП само ничего не знало – что за неделю до исключения выдавало мне справки на жизнь. Разрешительный ключ был: что в четвёртый четверг октября объявили Нобелевскую премию по литературе – и не мне! Одного этого и боялись. А теперь развязаны руки. Дёрнул Соболев (СП РСФСР) из Москвы, вызвал туда нашего Эрнста Сафонова, завертелось.

И ведь так сложилось – целый 69-й год меня в Рязани не было, а тут я как раз приехал: слякотный месяцок дома поработать, с помощью читальни, – над Лениным теперь. Как раз и портрет Ленина утвердили (навеки, на щите) – на улице, прямо перед моим окном. И хорошо пошло! так хорошо: в ночь на 4 ноября проснулся, а мысли сами текут, скорей записывай, утром их не поймаешь. С утра навалился работать – с наслаждением, и чувствую: получается!! Наконец-то! – ведь 33 года замыслу, треть столетия, – и вот лишь когда…

Но Персонаж мой драться умеет, никогда не дремал. В 11 часов – звонок, прибежала секретарша из СП, очень поспешная, глаза как-то прячет и суетливо суёт мне отпечатанную бумажку, что сегодня в 3 часа дня совещание об идейном воспитании писателей. Ушла, можно б ещё три с половиной часа работать, но: что так внезапно? Да ещё идейное воспитание. Нет, думаю, тут что-то связанное со мной. И пытаюсь дальше сладко работать – нет, раскручивается, внутри что-то раскручивается, чувствую опасность. Бросил роман, беру свою старую папку, называется «Я и ССП», там всякие бумажёнки – по борьбе, по взаимным упрёкам, и доносы мне разных читателей: где, кто, что про меня сказал с трибуны. Всё это в хаосе, думаю – надо подготовиться. И срочно: ножницы, клей, монтирую на всякий случай, есть и заготовки позапрошлого года к бою на секретариате, не использовано тогда, – и это теперь переклеиваю, переписываю.

Особенно приготовил я про это идейное воспитание им вызвездить, так (немножко из Дидро): «Что значит – человек берётся быть писателем? Значит, он дерзко заявил, что берётся, так сказать, за идейное воспитание других людей и делает это книгами.