И вместе с густыми ей аплодисментами раздались подстроенные дружные голоса: «Пусть Вознесенский скажет!.. Пусть Вознесенский!»

Вот для чего нужно было сегодняшнее заседание – новый шаг от вчерашнего, партийная сплотка приободрилась: возвратить атмосферу 30-х годов! Вытаскивать на трибуну тех, кто и слова не просил!

Щуплый, узкий Вознесенский поднялся серый. Ещё не сразу и гул утих. Сдавленным горлом:

– Как и мой любимый поэт и учитель Маяковский – я не член партии.

Хрущёв взорвался (или, пожалуй, велел себе взорваться, но – очень грозно): «Это – не доблесть! Вызов даёте?? – И – кулаком по столу. – Я не могу спокойно слушать подхалимов наших врагов! Мы бороться – можем, умеем! – (Голоса: «Доло-ой!») – Он хочет партию безпартийных создать? Ведётся историческая борьба, господин Вознесенский!»

Гремели аплодисменты – как похоронный звон.

Сжатый, совсем без привычки, долго ждал Вознесенский. Договорил наконец:

– И, как и он, я не представляю себя без коммунистической партии.

Слышал Хрущёв, не слышал, но продолжал бушевать, да так, наверно, было у них наиграно:

– Для таких будут – самые жестокие меры!.. Мы – те, которые помогали венграм давить восстание!!.. У нас есть более опытные, которые могут сказать, а не вы!.. Мы ещё переучим вас! Хотите завтра получить паспорт – и езжайте к чёртовой бабушке! Не все русские те, кто родились на русской земле!.. Эренбург сидел со сжатым ртом, а когда Сталин умер, так он разболтался! – И всё более подхваченный лихой яростью, показывая как раз на ту ложу, где я вчера сидел, ушёл вовремя:

– А вон те молодые люди почему не аплодируют? Вон тот очкарик! – (Голоса – «Поднять его!» Тот поднялся, в красном свитере и с лицом покрасневшим.)

Тем временем Вознесенский нашёл паузу (его слова у меня не в конспекте, а полностью – он ничего больше не успевал):

– Я не представляю своей жизни без Советского Союза.

Но Хрущёв добушёвывал:

– Вы – с нами или против нас? Никакой оттепели! Или лето, или мороз!

– У меня были неверные срывы, как и в этом польском интервью.

Помягчел Хрущёв:

– Нет людей безнадёжных. Шульгин – лидер монархистов, а патриот. Давайте послушаем его. Меры успеем принять. Во внуки мне годится! Сколько вам лет?

– Двадцать девять.

– Наша молодёжь – принадлежит партии. Не трогайте её, иначе попадёте под жернова партии! – (Это предупреждение – уже всем в зал.)

Вознесенский, желая доказать преданность, прочёл занудное стихотворение «Секвойя Ленина».

Хрущёв слушал стих, опустив брови, надув губы, работа мысли на лбу. Покойнее:

– Вам поможет только скромность. Вам вскружили голову: родился прынц. Не протягивайте руку к молодёжи! Мы, старики, люди цепкие. Вы берёте Ленина, не понимая его. Ладно, чтобы вы были солдатом партии! – И подал ему руку через стол.

– Не буду говорить слов, – обещал Вознесенский. – Работа покажет. – (Уже тогда ли задумал «Лонжюмо»? Или рассчитывал проскользнуть на электронике XXI века и антимирах?)

Тут вытащили того в красном свитере, графика Голицына. Стали его допрашивать, почему не аплодирует, кто он да кто отец, поняли так, что умер в лагере, Хрущёв опять подкинулся:

– А вы нам – за отца мстить, что ли?

(А для людей прежнего времени и достойно было бы.)

Затем надо было ещё одного молодого причесать – Аксёнова.