В этом возбуждённом приёме я снова увидел знак времени: ни партийная их преданность, ни чекистская угроза не были уже так абсолютны, как в булгаковские времена, – уже литературное имя становилось самостоятельной силой.

Однако вся их радость была только до первого чтения. В «ЛитРоссии» прочли в два часа, и уже Поздняев звонил:

– Вы понимаете, что за такой короткий срок мы не успели бы посоветоваться. – (Уж и это было важно им доказать – что они не побежали с доносом!) – Будем говорить откровенно: у нас в ушах ещё звучит всё то, что мы слышали на последних партийных собраниях. Наше единое мнение: печатать можно только «Захара-Калиту».

И сразу назвал день печатания и даже гонорар – в нём жили сытинские ухватки, хотя в ушах и звучали партсобрания… Я попросил вернуть все четыре рассказа. Он ещё уговаривал.

«Огоньку» так пекло меня напечатать, что сперва они отвели одну «Правую кисть», остальное брались. Потом позвонили: «Как жаль» тоже нельзя. Тогда и я отказался.

Легче написать новый роман, чем устроить готовый рассказ в печать у издателей, вернувшихся с Идеологического Совещания! Вся затея моя, вся эта суета с рассказами надоела мне в три дня, – и в журнал «Москва» я уже не ходил, не звонил, передал через друзей. А там – молча держали несколько дней, и создалось у меня томление, что главред Поповкин потащил «Правую кисть» показывать на Лубянку – довесом ко всему отобранному.

2 декабря я пошёл в «Новый мир» поговорить начистоту – в день, когда не было А. Т., с остальной редакцией, потому что и им уже А. Т. ничего не давал ни читать, ни решать со мною. Дементьеву и Лакшину я объяснил, как Твардовский рядом отказов толкнул меня действовать самостоятельно и даже идти к тем. (Ведь я и статью в «Литгазете» не имел права печатать, не посоветовавшись!) И Дементьев, этот постоянный мой враг в «Новом мире», вдруг как будто всё понял и одобрил: и мои самостоятельные шаги, и поход к тем, и что мне даже очень хорошо напечататься не в «Новом мире», а где-нибудь: мол, никакой «групповщины», широкий взгляд.

А вот в чём была пружина, я не сразу вник: «либерал» Дементьев уже понимал больше всех тех «консерваторов» – и Алексеева, и Софронова, и Поздняева; он понимал, что подкатила пора, когда меня вообще невозможно печатать, ни непроходимого, ни проходимого; что уже тяготеет запрет на самом имени, и хорошо бы «Новому миру» от этого груза тоже освободиться. Я дал им «Захара-Калиту» (уж если печатать его одного, так в «Новом мире»), а Дементьев и Лакшин дружно ухватились, но странно как-то: чтоб не в «Новом мире» печатать, а где-нибудь в другом месте. Лакшин предложил «Известия», Дементьев замахнулся выше – в «Правде»! В этот поучительный вечер (тем и поучительный, что всё – без Твардовского) этот мой противник проявил редкую обо мне заботливость; долго дозванивался, искал зав. отделом культуры «Правды» видного мракобеса Абалкина; сладким голосом с ласкающим оканьем стал ему докладывать, что у Солженицына – светлый патриотический рассказ, и злободневный, и очень подходит к газете, и «мы вам его уступаем». И тут же младшего редактора прозы, уже по окончании рабочего времени, погнал собственными ножками отнести пакет с рассказом в «Правду».