|
— Владыка, Ты много часов провел в наблюдениях за новым Данканом, — сказал Монео. — Сделали ли тлейлаксанцы что-нибудь недозволенное с клетками его психики? — Он незапятнан. Монео потряс глубокий вздох. Не очень-то приятное известие. — Ты против того, чтобы использовать его в качестве племенного жеребца? — спросил Лито. — Я нахожу странным, что мне приходится думать о нем и как о своем предке и как об отце моих потомков. — Но он открывает мне доступ к скрещиванию первого поколения прежней человеческой формы и нынешних продуктов моей программы выведения. Сиона на двадцать одно поколение отдалена от него. — Я неспособен понять, в чем цель. Данканы много медленней, чем любая из твоей гвардии. — Я не ищу хороших отделяющихся побегов, Монео. По-твоему, я не осознаю геометрическую прогрессию, задаваемую теми законами, что управляют моей программой выведения? — Я видел твою книгу племенного учета, Владыка. — Тогда ты знаешь, что я не упускаю из вида ее отступников и выпалываю их, как сорняки. Меня больше всего заботят ключевые генетические доминанты. — А мутации, Владыка? — в голосе Монео прозвучала хитроватая нотка, заставившая Лито пристальнее приглядеться к своему мажордому. — Мы не будем обсуждать эту тему, Монео. Лито увидел, как Монео опять спрятался в раковину своей осторожности. «До чего же обостренно он чувствителен к моим настроениям», подумал Лито. — «Я, впрямь, верю, что он обладает некоторыми моими способностями, хотя они действуют в нем на бессознательном уровне. Его вопрос прозвучал так, как будто он даже догадывается, чего мы достигли в Сионе». Чтобы проверить, действительно ли вопрос Монео опирается на полудогадку, Лито сказал: — Мне ясно, что ты еще не понимаешь, чего я надеюсь достигнуть моей программой выведения. Монео просветлел. — Государь знает, что я стараюсь до конца постигнуть разумом законы ей управляющие. — Законы живут меньше, чем ноша, которую тащишь достаточно долго, Монео. Регулируемой правилами творческой активности нет. — Но, Владыка, Ты сам говоришь о законах, управляющих твоей программой выведения. — Разве я не сказал тебе только что, Монео? Пытаться установить правила для творчества — то же самое, что пытаться отделить ум от тела. — Но что-то развивается, Владыка. Я знаю это по себе! «Он знает это по себе! Дорогой Монео. Он так близок». — Почему ты все время ограничиваешь свое понимание строго определяемыми производными, Монео? — Я слышал, как Ты говорил о преображающей эволюции, Владыка. Этими словами помечена твоя книга племенного учета. Но как насчет неожиданностей… — Монео! Каждая неожиданность меняет правила. — Владыка, Ты ведь не имеешь ввиду добиться улучшения человеческой породы? Лито угрюмо на него посмотрел, подумав: «Если я сейчас употреблю ключевое слово, поймет ли он меня? Может быть…» — Я — хищник, Монео. — Хищ… — Монео осекся и покачал головой. Он, как ему казалось, понимал значение этого слова, но само слово потрясло его. Не шутит ли Бог-Император? — Хищник, Владыка? — Хищник улучшает породу. — Как такое может быть? Ты ведь нас не ненавидишь. — Ты разочаровываешь меня, Монео. Хищник ведь не ненавидит свою жертву. — Хищники убивают, Владыка. — Я убиваю, но я не ненавижу. Добыча утоляет голод. Добыча это хорошо. Монео поглядел на лицо Лито, утопленное в серой рясе чужеродной плоти. «Не прозевал ли я пробуждение Червя?», — усомнился Монео. Монео боязливо поискал признаки пробуждающегося Червя, но гигантское тело не трепетало, глаза Лито не стекленели, не подрагивали бесполезные плавники. |
