Бекки спрятала руки между ног. Психиатр однажды сказал ему, что жест защитный – таковы последствия изнасилования. Наверное, так оно и было.

– Бекки?

– А… прости, я задумалась.

О чем, Бекки? О ноже у горла и подонке, навалившемся сзади?

Бедное ты мое, несчастное дитя.

Подавшись через сиденье, он взял ее за руку. Она немного потянула его на себя – быть может, инстинктивно. Подушечки ее пальцев были холоднее льда.

Монтгомери вышел из машины. Бекки тоже открыла дверь и хотела выйти наружу, как он предупредил:

– Погоди. Давай я сперва отопру.

Пройдя к двери хижины, он загнал в замок ключ, презентованный Дином. Внутри было тепло и затхло. Контраст с улицей, где холодный дождь лил за шиворот, – ощутимый.

Пошарив по стене, он нашел выключатель и зажег свет.

Его глазам явились стены красного дерева и мягкие ковры цвета ржавчины. Мебели было мало, но та, что наличествовала, умело сочетала простоту с красотой: кушетка, два набивных кресла, кофейный столик, бар и буфет, несколько табуреток. Через проход без двери располагалась кухня. Из царившей там темени подмигивал фарфор.

Пройдя на кухню, Монтгомери включил свет и там. Кухня была просторной. Размером, похоже, с половину их квартиры.

Миновав гостиную, он навестил ванную. Та тоже оказалась солидной – вся в голубом кафеле и с занавеской, отгораживающей душ.

Спальня радовала уютом и приятной глазу отделкой.

Вторая ванная была в процессе ремонта. Молотки, гвозди и уйма прочих инструментов красовались на полу, ступить некуда. Кафельные стопки высились у голых стен, по углам стояли опорные балки. Просто закрой дверь и не заглядывай туда, напутствовала его Ева. Мы с Дином колдуем над этим местом только летом, так что там далеко не все доведено до ума.

Выйдя за порог, Монтгомери помахал Бекки, приглашая внутрь.

Давай, подумал он, заходи без страха. Твой рыцарь все досмотрел.

Ха, и где ты был, когда твою жену насиловали, сэр рыцарь? Прохлаждался на славной социологической конференции в Хьюстоне, так? Тема: «Разрыв поколений».

Какая ирония. Такая, что ему плакать хотелось. Снова.

И что бы ты сделал, если бы в кабине затаился вор или полусумасшедший пьянчуга, сэр рыцарь? Быть может, обделался? Пометил бы собственные носки? Так, да?

До недавних пор его философия жизни-безо-всякого-насилия казалась разумной. Весьма и весьма разумной. Ведь насилием ни один вопрос не решить.

Ни одна живая душа не способна по своему разумению причинить вред ближнему, не нанеся еще большего вреда себе. Так однажды сказал Генри Хоум, и, будучи еще в колледже, Монтгомери твердо заучил эти слова, сделал их своим девизом, правилом жизни. Несомым впереди знаменем.

Но разве жену Генри Хоума насиловали? Разве чувствовал он, как от осознания несправедливости кровь в жилах закипает? Ощущал, что в душу ему нагадили? Снилось ли ему, как он добирается до этих подонков и голыми руками рвет их в клочья?

А ему, Монтгомери Джоунсу, снилось. И не единожды.

Прежде все было проще. Когда в страну пришел Вьетнам, он был так уверен в собственной правоте. Точно знал, какова истина и почему ее стоит придерживаться.

Утверждаете, что отказываетесь от военной службы по соображениям совести?

Именно так, сержант, именно так.

Насилие любого рода вам, значит, претит?

Претит, сержант.