Там ему пришлось провести одиннадцать лет. Он открыто осуждал Александра I за переворот, приведший к гибели отца, и категорически не принимал либеральных реформ, связанных с деятельностью Негласного комитета и М.М. Сперанского.

    Ростопчин прожил эти годы большей частью в своем имении Вороново. В деревне он увлекся новейшими методами в сельском хозяйстве: стал экспериментировать в этой области, использовать новые орудия и удобрения, специально выписал из Англии и Голландии породистый скот, сельскохозяйственные машины и агрономов, создал специальную сельскохозяйственную школу. Ему удалось достичь значительных успехов, к примеру, вывести породу лошадей, которая называлась «Ростопчинской».

    Но постепенно он разочаровался в западноевропейских методах ведения хозяйства и стал защитником традиционно русского земледелия. В 1806 г. Ростопчин опубликовал брошюру «Плуг и соха», в которой старался доказать превосходство обработки земли с помощью сохи.

    В феврале двенадцатого года, в преддверии войны с французами, Александр Павлович назначил его генерал-губернатором Москвы и ее главнокомандующим. Почему именно его? Об этом говорили разное, но многие считали, что это назначение состоялось по настоянию сестры императора, великой княгини Екатерины Павловны.

    Понятно, что в исторической науке, как в болоте, всякий кулик ищет подтверждение своих идей и мнений. У меня до момента нашего знакомства никаких своих собственных взглядов на роль Ростопчина в Отечественной войне, просто не было. Да и будь таковые, проверить их правильность было бы практически нереально.

    Не спрашивать же было у московского генерал-губернатора, почему царь его назначил на эту должность; где он спрятал свои сокровища не найденные до сих пор и почему у него сложились плохие отношения с фельдмаршалом Кутузовым. Говорить с ним на эти темы было невозможно еще и потому, что пока что, я был для него случайным человеком, всего лишь никому не известным Алексеем Григорьевичем, шапочным знакомым женщины, за которой он немного ухаживал. Оставалось просто за ним наблюдать, чтобы составить собственное мнение, если не как о государственном деятеле, то хотя бы как о человеке.

    …Мы легкой рысью ехали по лесной дороге. Лошадь Ростопчина споткнулась, он придержал ее поводьями, потом будто проснулся и сказал, поглядев на небо:

    -  Скоро рассветет.

    С тем, что он прав, трудно было спорить уже по тому, что тьма поредела, мы легко могли различать друг друга, дорогу, по которой ехали, и даже рассмотреть окружающую местность.

    После спешного отъезда с крестьянского подворья, прошло уже часа два, но за это время наша кавалькада преодолела не более восьми верст. Много времени заняла переправа через какую-то небольшую, но глубокую речку. Один из сопровождавших губернатора охранников, никак не мог отыскать брод, несколько раз лазил в воду, весь вымок, и только с четвертой попытки нашел нужное место, после чего мы наконец перебрались на другую сторону.

    Куда мы едем, спросить не решался не только я, но и Матильда. После нападения французов, Ростопчин пребывал в мрачном расположении духа, сердито одергивал своих людей, так что мы с француженкой предпочитали помалкивать. Честно говоря, мне в этой ситуации больше всего хотелось как можно быстрее распроститься с генералом и его воинством. И дело было не только в его интересе к Матильде. Просто я как-то привык обходиться без командиров своим умом.

    -  Все равно побьем супостатов! - отвечая каким-то своим мыслям, неожиданно, сказал Ростопчин.