|
Он посторонний в нем: не живет, а наблюдает. Вы смотрите на пейзаж с моего балкона и видите россыпь огней, среди которых выделяется яркий зеленый фо-нарь на башенке вдали. А я смотрю на тот же пейзаж и на подсознательном уровне отмечаю: «зеленый хищный глаз минарета»… Набоков писал: «…если уйдет чародей и останется только рассказчик и учитель, мы очутимся в неинтересной компании». – «ЕСТЬ ТРИ ПРИЧИНЫ, – УТВЕРЖДАЛ КВЕНТИН КРИСП, – ПО КОТОРЫМ СТАНО-ВЯТСЯ ПИСАТЕЛЕМ. ПЕРВАЯ: ВАМ НУЖНЫ ДЕНЬГИ; ВТОРАЯ: ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ МИРУ ЧТО-ТО ВАЖНОЕ; ТРЕТЬЯ: ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, ЧЕМ ЗАНЯТЬ СЕБЯ ДОЛГИМИ ЗИМНИ-МИ ВЕЧЕРАМИ». – Очевидно, в моем случае имела место четвертая причина – бессознательное стремление заполнить лист бумаги буквами, словами, строчками. Я начала писать так рано, когда деньги были мне еще не нужны, ну, по крайности – рубль на кино; когда сказать миру мне было еще совершенно нечего, и когда длинные зимние вечера были для меня книжной выдумкой, ведь я родилась и росла под жарким солнцем Ташкента. Я просто бесконечно писала, вместо того, чтобы готовиться к контрольным по математике, а мама выбрасывала эту писанину. Вообще, писатель у нас начинается с сопротивления – себе самому, семье, обществу, обстоятельствам… Так что высказывания далеких великих не очень подходят. Другая сцена, другое освещение; и, как говорила моя бабушка – другое питание. – БУКВАЛЬНО ЛЕТ ТРИДЦАТЬ НАЗАД ОПЫТНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ ВСЕГДА ЗНАЛ – ЗА КА-КОЙ КНИГОЙ ОХОТИТЬСЯ, ИСКАТЬ В БУКИНИСТИЧЕСКИХ, ВЫСТАИВАТЬ ОЧЕРЕДЬ В КНИЖНОМ МАГАЗИНЕ… СЕЙЧАС ЧЕЛОВЕКУ НЕМУДРЕНО РАСТЕРЯТЬСЯ В ОКЕАНЕ КНИГ. А ПИСАТЕЛЮ НЕЛЕГКО В ЭТОМ ОКЕАНЕ ВЫПЛЫТЬ, ПОДАТЬ ЧИТАТЕЛЮ ЗНАК: ВОТ ОН Я, ВОТ МОЯ КНИГА, КУПИ ЕЕ, ПРОЧИТАЙ! КАК, ПО-ВАШЕМУ, КАКАЯ ХАРАК-ТЕРНАЯ ЧЕРТА ЛИТЕРАТУРНОГО ДАРОВАНИЯ ПРИВЛЕКАЕТ ВНИМАНИЕ ЧИТАТЕЛЕЙ К ТВОРЧЕСТВУ ТОГО ИЛИ ДРУГОГО ПРОЗАИКА? – Артистизм. Сегодня в прозе побеждает артист. Знаете, на протяжении многих лет мне приходится зарабатывать на хлеб выступлениями перед читателями. И каждый раз, когда я выхожу на публику, вижу новые лица, незнакомые глаза, – еще аморфную массу, которую мне только предстоит завоевать… – я неизменно вспо-минаю одного человека, с которым судьба меня свела на короткое время семинара молодых драматургов, году в 1979-м, – в Доме творчества писателей в Пицунде. Это была Инна Люциановна Вишневская, известный советский театровед. Ее хотелось назвать Инной Люциферовной… такой у нее был острый беспощадный язык. Вела она курс по истории русского театра в Литературном институте имени Горького. Традиционно начинался этот курс с лекции о жизни и творчестве Станиславского. На соседнем потоке точно такой же курс вела ее приятельница, человек, напротив, спо-койный, размеренный, даже слегка занудный в своей невозмутимости. И вот эта дама однаж-ды спрашивает Вишневскую: – Почему, Инночка, эти паразиты у тебя сидят в полной тишине, внимая каждому твое-му слову, а у меня они жрут бутерброды под партой, играют в морской бой и целуются на зад-нем ряду? – А как ты начинаешь лекцию? – спрашивает И.Л. – Ну, это же начало учебного года! Я вхожу в аудиторию в новом костюме, после парик-махера… Торжественно поздравляю всех с началом нового учебного года… Объявляю курс: «История русского театра», заявляю тему лекции. И начинаю: «Великий русский режиссер Константин Сергеевич Станиславский родился в таком-то году…» – Видишь ли, – вздохнув, перебивает ее Инна Люциановна. – Я-то бегу с рынка, взмылен-ная, врываюсь в класс в последнюю минуту, вешаю на стул авоську с подтекающей курицей, оборачиваюсь к аудитории и говорю: – Ну?! Все вы, конечно, знаете, что Станиславский жил с Немировичем-Данченко? В тот же миг воцаряется гробовая тишина; все гаврики, как один, впиваются в меня взглядами… И тогда я спокойно продолжаю: – Великий русский режиссер Константин Сергеевич Станиславский родился в таком-то году… И далее в полнейшей тишине читаю не только эту лекцию, но и весь курс – до конца учеб-ного года. |
