– Как же так, – сказал я, – у меня настоящие враги, преступники. Если вы не поможете, то кто?

– Обратись в полицию, юноша, – сухо ответил маг. – Я помогаю выполнять желания, ни больше ни меньше. Но ты разучился желать, ты только хочешь.

Я снова попробовал лепить, думая, как хочу, нет, желаю, чтобы страшный «Форд» с затемненными стеклами навсегда исчез из моей жизни. Тогда я как всегда пойду в школу и без всякой магии буду драться с Салом, драться каждый день, пока враг не начнет бояться меня… Но все мои мысли были только словами, произнесенными про себя. Я не чувствовал их смысла, как будто слушал речь на чужом языке. Куколка оставалась мертвой.

«Страх, – вспомнил я. – Страх – сильное чувство, я должен бояться». Но и страха не было в моей душе. Чего бояться, когда не жалеешь ни себя, ни других?

Я через голову сорвал передник и выложил из сумки голову Легбы и двух моих первых куколок:

– Сохраните, пока не рассыпались. Они мне больше не нужны.

Семеныч не удивился. Легбу он обтер передником и поставил на витрину, а куколок стал укладывать в случайную коробку, вытряхнув из нее пригоршню завалявшегося новогоднего конфетти.

– А не боишься отдавать себя в чужие руки? – спросил он, легонько щелкнув мою куколку.

Я потер ушибленный нос и ответил:

– Кто, я?

– Нехорошо получается, пацан. Я перебрал мотор, как ты говорил. Колечко стояло правильно. Получается, ты снял меня с развоза и заработал мои деньги. Да еще я ковырялся полдня как дурак.

То, что он говорил, могло быть правдой – тогда, значит, надо мной подшутил Легба. Но валить вину на божка было глупо.

– Я дал совет, ты мог не слушать, – ответил я и хотел идти.

Старогородский заступил мне дорогу.

– Нехорошо, пацан, – повторил он, крутя рукоятку газа.

Я стоял молча. Мотоцикл ревел. Сидя в седле, старогородский был со мной одного роста. Одно к одному, подумал я. Интересно, побьет он меня, потребует денег или и то и другое?

И вдруг родной, такой знакомый голос раздался над нашими головами:

– Стыдно, молодой человек! Такой большой, а с мальчиком связался!

Бабуля была точь-в-точь такая, какой я ее слепил: в своей северной шубе с капюшоном, которая вообще-то называется «кухлянка», в расшитых бисером меховых сапожках-торбасах и даже в оленьих рукавицах. Зачем она так вырядилась?

– Я че? Я ниче, – попятился от меня старогородский.

Не взглянув на него, бабуля протопала к магазинчику. Семеныч заперся и глядел из-за двери, расплющив нос о стекло.

– Открывайте лучше по-хорошему! – крикнула бабуля. – Некогда мне с вами возиться, у меня тесто поставлено!

Семеныч за стеклом шевелил губами. Бабуля послушала, кивая и вроде соглашаясь, а потом в руках у нее появился бубен, обтянутый пересохшей желтой кожей. Семеныч отвернулся и закрыл голову руками.

Бу-у-у – ни на что не похожий низкий звук пролетел над улицей. От него заныли зубы и взвыли собаки во дворах и квартирах. Магазинчик словно взорвался изнутри! Тысячи осколков осыпали бабулю, а она, невозмутимо выстояв под их звенящим ливнем, шагнула через разбитую витрину.

– Во влипли! – охнул старогородский. – Пацан, ты забудь, что я говорил. Это прикол такой, понимаешь? Над новенькими всегда прикалываются. А про колечко ты правильно сказал.

– Знаю, – кивнул я.

– Так ты приходи. Мы с Коляном здесь каждый день в три часа встреча… – Старогородский с сомнением посмотрел на разгромленный магазинчик и закончил: —…лись.