В пятницу по дороге назад в мотель я предупредил Стедмана о других проблемах, с которыми предстоит столкнуться. Ни один из нас не привез никаких запрещенных препаратов, поэтому придется обходиться выпивкой.

– Запомни, – сказал я, – почти все, с кем ты будешь разговаривать с этого момента, будут пьяны. Люди, которые поначалу кажутся вполне приятными, могут вдруг замахнуться на тебя безо всякой причины.

Глядя прямо перед собой, он кивнул. Он казался слегка оглушенным, поэтому, чтобы подбодрить, я пригласил его пообедать вечером со мной и моим братом.

В мотеле мы немного поболтали об Америке, о Юге и Англии – просто отдыхали перед обедом. Ни один из нас тогда не мог знать, что это последний наш нормальный разговор. С того момента уик-энд превратился в сплошной отвратительный пьяный кошмар. Мы оба пошли вразнос. Причиной тому стало мое луисвилльское прошлое, иными словами, неизбежные встречи со старыми друзьями, родственниками и т.д., многие из которых как раз переживали нервный срыв, сходили с ума, подумывали о разводе, ломались под гнетом непомерных долгов или приходили в себя после тяжелой аварии. Пока шло то лихорадочное дерби, члена моей собственной семьи отправили в лечебницу для душевнобольных. Это отчасти усложнило ситуацию, поскольку бедному Стедману оставалось лишь сносить то, что на него сваливалось, иными словами, шок за шоком.

Другой проблемой была его привычка рисовать людей, кого он встречал в тех или иных ситуациях, в которые я его впутывал, а после отдавать рисунки им. Результат не всегда бывал положительным. Я несколько раз предостерегал его не показывать гадкие карикатуры портретируемым, но по какой-то извращенной причине он не унимался. Соответственно, все, кто видел или хотя бы слышал о его работах, относились к нему со страхом и отвращением. Он этого не понимал.

– Это же шутка, – твердил он. – В Англии-то это совершенно нормально. Никто не обижается. Все понимают, что я лишь немного утрирую.

– К черту Англию, – отвечал я. – Здесь американские мещане. То, что ты с ними делаешь, они считают жестоким и мерзким оскорблением. Вспомни вчерашний вечер. Я думал, брат голову тебе оторвет.

Стедман грустно покачал головой.

– Но он же мне понравился. Показался порядочным парнем.

– Слушай, Ральф. Перестань себя обманывать. Ты всучил ему прегадкий рисунок. Харю монстра. Его это очень сильно задело. – Я пожал плечами, г- Как по-твоему, почему мы так быстро ушли из ресторана?

– Я думал, из-за слезогонки.

– Какой слезогонки?

– Которой ты полил метрдотеля, – усмехнулся он. – Забыл?

– Это пустяки. Я промахнулся. Да и вообще мы уже уходили.

– Но она и на нас попала. Весь зал был полон чертового газа. Твой брат чихал, его жена плакала. У меня два часа глаза болели. Я даже рисовать не мог, когда мы в мотель вернулись.

– Ага, – кивнул я. – Слезогонка попала ей на ногу, да?

– Она рассердилась, – ответил он.

– Ну да… ладно… Будем считать, что тут мы равно облажались. Но давай впредь будем поосторожнее с людьми, которых я знаю. Ты не будешь их рисовать, а я поливать слезоточивым газом. Давай просто расслабимся и напьемся.

– Идет, – согласился он. – Будем как все.

Настало утро субботы, дня Больших скачек. Мы позавтракали в пластиковом бургерном дворце «Фиш-Мит-виллидж». Наш мотель стоял прямо напротив отеля «Браун сабербен». Там имелась столовая, но кормили так плохо, что мы больше не могли этого выносить. Официантки словно бы страдали от перелома голени: еле-еле ходили, а на кухне стенали и проклинали «черномазых».

Стедману «Виллидж» понравился, так как там подавали рыбу с чипсами.