«Ошибаетесь. У меня есть родина».

 «Она отреклась от вас. Так же, как мать».

 «Родина не отречется от своего сына, если он остается верен ей».

 «Случаются недоразумения»,– – посмеивается Сеймур.

 «Воображаемые недоразумения. Но меня они не смущают. Я знаю, у меня есть родина, и этого мне вполне достаточно».

 «Любовь на расстоянии,– – посмеивается Сеймур.– – Вы так и умрете вдали друг от друга».

 «Я умру, но только не она!– – уточняю.– – А раз она живет – значит, я тоже не совсем мертв».

 «Слова, слова, слова… – презрительно гундосит Сеймур.– – Словами вы пытаетесь заполнить свою пустоту. Пустоту внутреннюю. Пустоту вокруг себя. Вы в полном одиночестве, Майкл, вы всеми покинутый и всеми забытый. Будь вы немного чувствительней, вы давно бы бросились в канал».

 Мне и самому порой приходит мысль броситься в канал, когда я сижу в невысоком ивняке и наблюдаю за тем, как бегут его грязные воды. Мысль довольно заманчивая, потому что этим нехитрым способом можно покончить со всем сразу – и с голодом, и с усталостью, а главное, с гложущим меня сомнением, что наши поверили заведомой лжи. Только мне не утопиться. Я умею плавать. И потом, я вынослив. И вообще, та самая чувствительность, о которой говорит Сеймур, мне не свойственна. А если подобные мысли все же порой меня осаждают, то, скорее всего, оттого, что нервы немножко сдают. Так, самую малость, конечно.

 Как-то вечером, возвращаясь с базара с полным кульком еды, я встречаю Маргариту. Она появляется совершенно неожиданно из глухой улочки. Я тщетно пытаюсь прикрыть свой жалкий кулек, делая вид, что просто вышел прогуляться перед сном.

 Но Маргарита вроде бы не замечает моей ноши, она виновато улыбается – очевидно, тоже смущена неожиданной встречей.

 «Ну так кто же у тебя – девочка, мальчик?» – спрашиваю я, опасаясь, что однажды уже об этом спрашивал.

 «Никого у меня нет,– – едва слышится ответ женщины, которая при этом отводит взгляд в сторону.– – Мы развелись… Вернее было бы сказать… разошлись… Прожили вместе только два месяца и, не успев зарегистрироваться, разошлись. Так что и разводиться не понадобилось…»

 «Ну и ну! Никак не мог предположить…»

 «Для меня это было как гром среди ясного неба, но так уж получилось».

 «Проще сказать, он тебя бросил?»

 Маргарита молчит, но ее молчание достаточно красноречиво. Она с какой-то надеждой смотрит на меня. Взгляд ее говорит, что она ждет от меня других слов, чтобы они касались только нас обоих. Но я таких слов не говорю. Зачем возвращаться к старому – капризам, претензиям, намекам. Мы стоим молча, она смотрит на меня, а я гляжу в сторону. А когда я все же хочу взглянуть на нее, то обнаруживаю, что я совсем один на темной улице.

 «Нет, у тебя здорово шалят нервы,– – бормочу я.– – Хотя никаких причин для этого нет, потому что голод уже позади, и если тем не менее не все в порядке, то только потому, что в твоей голове полнейший сумбур».

 Двигаясь в темноте, я постепенно вспоминаю, что встреча эта состоялась на самом деле, но только очень давно – как-то утром, когда я шел в министерство. Именно тогда она сказала мне, что Тодоров ее бросил. Сообщив об этом, она долго молчала, надеясь, что я приму в ее судьбе горячее участие. Ей даже в голову не пришло попросить у меня прощенья и заверить меня, что она никогда не повторит своей ошибки. Нет, она просто стояла и ждала, уверенная, что я снова буду вытаскивать ее из беды, и я, вероятно, попытался бы это сделать, если бы не смутное предчувствие, что при всем желании мне ее не вытащить, а сам я неизбежно увязну, потому что на некоторые очень существенные вопросы мы с этой женщиной смотрели по-разному.