Позже, года через два, я снова встретился с нею. Я только что возвратился из довольно трудной поездки за границу. Маргарита катила перед собой коляску, а в коляске лежал младенец. Видно, все утряслось.

 – Ну вот, теперь-то ты уже определенно счастлива!– – сказал я.

 Мы отошли немного в сторону, чтобы детский лимузин не затруднял уличного движения.

 – Ты так думаешь?– – не очень весело ответила Маргарита, не желая даже притворяться.

 – Почему? Что-нибудь случилось?– – спросил я почти с искренним удивлением.

 – Ничего, все в порядке.

 – Ты вышла замуж, не так ли?

 – Да, я теперь состою в законном браке. Мы зарегистрированы – при свидетелях, все как полагается.

 – И муж у тебя не пьяница.

 – Вполне порядочный человек…

 – И ребенок, как видно, здоров.

 – Слава богу. Если бы у меня не было ребенка…

 Фраза, хоть и не законченная, была довольно красноречива.

 – А как с филологией?

 – Мне осталось только два предмета. Ничего, сдам.

 Ей, наверно, надоели мои вопросы, поэтому она поспешила спросить:

 – А ты все там же?

 – А где же мне быть?

 – И все еще холост?

 – Да, все еще. И, вероятно, до конца. Ты ведь знаешь – я, как говорится, упустил свой поезд.

 – Глупости. Ты еще молод,– – ответила Маргарита, но то, что я «упустил свой поезд», видимо, пришлось ей по душе.

 Мы обменялись еще несколькими столь же банальными новостями, затем каждый пошел своей дорогой.

 В прошлом году мне довелось увидеть ее снова. В то серое, пасмурное утро она шла по противоположному тротуару с авоськами в обеих руках, полными красного перца. Очень располневшая, она двигалась как-то неуклюже, вяло. Мне даже показалось, что я обознался, потому что Маргарита всегда была подтянутой, аккуратной, а эта плохо причесанная женщина в старой выцветшей кофте, несмотря на прохладную погоду, щеголяла по улице без чулок. Когда же она остановилась возле палатки, я убедился, что никакой ошибки нет; я собрался было заговорить с нею, однако прошел мимо – мне не хотелось, чтобы при виде меня она испытывала неловкость.

 Ну что ж, теперь у нее есть ребенок, а возможно, и два, а что до всего остального, то в жизни всегда так бывает – мечтаешь об одном, а получается совсем другое, и ничего тут не поделаешь.

 Не знаю, то ли оттого, что я питаюсь одними фруктами, то ли оттого, что фрукты гнилые, то ли оттого, что вода, которую я пью из лужи возле барака, гнилая, но в эту ночь меня ужасно лихорадит, голова горячая, как огонь; едва очнувшись, я снова погружаюсь в бредовое забытье.

 Когда я просыпаюсь, на улице уже светло, но утро это или вечер, я не знаю, потому что часы мои остановились, а небо затянуто тучами.

 Белье на мне мокрое от пота, хоть выжимай, газеты поверх него тоже мокрые, и я сознаю, что мне необходимо чем-то укрыться, что лежать в такой сырости и на таком сквозняке – настоящее безумие, но, вспомнив о том, что укрыться мне нечем, переключаю свои мысли на другое.

 В голове моей уже совсем прояснилось, и лихорадки я почти не чувствую, только слабость невероятная, и мне приходится до предела напрягать волю, чтобы найти в себе силы перевернуться на другой бок.

 Снаружи мокро и сумрачно, и похоже, это вечерний сумрак. Мое тело тает в каком-то бессилии. Зато в голове ясно. Настолько ясно, что я вспоминаю про две вещи, о которых до сих пор забывал. В кармане моего комбинезона валяется несколько жалких монеток, за которые ничего не купишь, но память моя хранит номер телефона – тот самый, что мне дала Грейс.