Письмо пришло в Ильеус и оттуда было переправлено в Такараш. Подчиняясь строгим указаниям полковника, Лоуренсу — начальник железнодорожной станции — послал его с нарочным на фазенду Аталайа: письмо или телеграмму доктора Вентуриньи пересылайте срочно, конным гонцом.

Как рассказывал неф Эшпиридау, полковник едва закончил читать роковое послание. Он сделал один шаг в сторону доны Эрнештины, протягивая ей лист бумаги, но не сумел передать его и рухнул в агонии между своей святой супругой и наемником, прямо у ног Сакраменту. Как могла дона Эрнештина вынести подобное и не упасть замертво в тот же миг рядом с мужем?

С криком бросилась она на оцепеневшее тело, а когда Сакраменту удалось поднять ее, она обнялась с девушкой, и они зарыдали вместе. Муж умер, сын далеко — она чувствовала себя одинокой и потерянной. Дона Эрнештина нашла поддержку и утешение у преданной и неутомимой Сакраменту. Она увезла ее с собой на специальном поезде, куда следующим утром погрузили тело покойного, чтобы похоронить в Ильеусе. Ночью на всех парах примчался Натариу и взял на себя все хлопоты.

Его каменное лицо не выражало никаких чувств. Он спрятался за тяжелым, мрачным молчанием.

С этого момента и до приезда Вентуриньи Сакраменту все время была с доной Эрнештиной и вместе с ней оплакивала полковника Боавентуру Андраде, фазендейру, владельца плантаций какао, миллионера, главаря жагунсо, хозяина Аталайи, господина и повелителя Ильеуса и Итабуны.

Если, как утверждали слухи и как он сам, полковник Робуштиану де Араужу, смог убедиться, о плантациях фазенды Аталайа заботились столь же тщательно, как и о посадках Боа-Вишты, то у Вентуриньи были все основания, чтобы прийти в крайнее уныние из-за отказа управляющего остаться на этой должности. Отказ был решительным — ни деньги, ни прочие посулы не могли изменить решение Натариу. «Почему?» — спросил полковник Робуштиану де Араужу. Любопытство выплыло на поверхность посреди восхищения мощными ростками и райским цветением посадок: ничто так не напоминает сады Эдема, как берущий за душу вид плантаций какао, усыпанных цветами и завязями.

Капитан Натариу да Фонсека на расспросы отреагировал бесстрастно — ни один мускул не дрогнул на лице курибоки, бронзовом с маленькими глазками. На губах играла тонкая нить улыбки, которую бакалавр и поэт Медор однажды сравнил с лезвием кинжала. Загадочная улыбка — одним она казалась насмешливой, другим внушала страх.

— Я скажу вам, полковник, если у вас достанет терпения выслушать меня. Я пришел из Сержипи совсем мальчишкой, там я попал в один переплет. Это была скверная история, тот тип не стоил патрона, который я на него потратил. У меня были рекомендации к полковнику, и он меня принял.

Кобыла Императрица полковника Робуштиану и черный мул капитана Натариу шли вровень спокойным и осторожным шагом по тропинке среди деревьев какао. Полковник промолчал, и капитан продолжил свой рассказ:

— Полковник Боавентура тогда не вылезал из разных заварух, как вам хорошо известно — вы же были на одной стороне. Он оказал мне доверие, дал в руки оружие и взял с собой. Я могу сказать, что он создал меня. Он всегда обращался со мной как с мужчиной. Тем, что я есть, и тем, что я имею, я обязан ему. Я не помню моего отца — он порвал матери целку и дал деру. Отец, которого я знал, был полковник Боавентура.

— Но я от него самого слыхал, что вы не один раз спасали ему жизнь.