— Но я от него самого слыхал, что вы не один раз спасали ему жизнь. Боавентура не одолжение вам сделал, когда приказал записать на ваше имя землю, по которой мы сейчас ступаем.

— Полковник дал мне убежище и платил мне как жагунсо за мою службу. Я легко спускаю курок и быстро соображаю. Я просто выполнял свои обязанности. Если бы он хотел, то мог бы и не давать мне ни земли, ни патента. Я не говорю вам, будто не заслужил этого. Я получил причитающееся, просто он не обязан был признавать это, раз уж мне дали убежище и платили жалованье.

Капитан положил поводья на луку седла, позволив мулу бежать в свое удовольствие по знакомой тропе, а сам в это время шел другими дорогами — дорогами прошлого, которые подчас были совсем непроходимыми:

— Полковник Боавентура был самым храбрым и самым порядочным человеком, какого я знал, и я не задумываясь отдал бы за него жизнь. Именно поэтому, став землевладельцем и посеяв какао, я не перестал служить ему и продолжил заниматься Аталайей. Я много раз говорил ему: «Пока вы живы и пока я нужен, я буду служить вам». Касательно того, что будет после его смерти… я обещал ему только одну вещь, которую и выполняю. Но это не имеет отношения к плантациям какао и работе управляющего.

— Мне сказали, будто Вентуринья предложил вам любые деньги — какие только захотите.

— Полковник, я думаю, что каждый мужчина хочет быть хозяином своей судьбы. Когда я только начал зарабатывать на жизнь на сельских праздниках там, на реке Сан-Франсиску, то услыхал, что народ говорит, будто наша судьба начертана на небесах и никто не может изменить ее. Но я думал, что это не так. Я считаю, что каждая тварь Божья в ответе за себя, и мне всегда хотелось быть хозяином самому себе. Я служил полковнику более двадцати лет: мне было семнадцать, когда я сюда приехал. Теперь мне уже стукнуло сорок два. Я никогда не обещал служить вдове или сыну. И он меня об этом никогда не просил.

Натариу поглядел на полковника Робуштиану де Араужу и продолжил:

— Незадолго до смерти мы ехали с ним и разговаривали — вот так, как сейчас с вами, — и он сказал, что хочет попросить меня кое о чем, чтобы я выполнил это после его смерти. Я испугался, что он попросит меня быть управляющим Аталайи, потому что мне бы пришлось ему отказать. Хозяином для меня мог быть только он и никто другой. К счастью, он просил о другом, и я сказал «да». Вентуринья подумал, что я буду продолжать заниматься фазендой, и удивился, когда я ему ответил, что ни за какие деньги. Ни за деньги, ни по долгу дружбы. Долг закончился со смертью полковника.

Он снова взял в руки поводья. Всадники покинули плантации какао и свернули на дорогу, ведущую к дому, который Натариу недавно построил. Полковник Робуштиану еще не видел его. Голос Натариу смягчился:

— Я люблю Вентуринью. Он был еще совсем маленьким мальчонкой, когда я приехал на фазенду. Но это совсем другое. Полковник протянул мне руку помощи, когда я был всего лишь юнцом, скрывавшимся от правосудия. А сейчас единственный, кто может мне приказывать, — это я сам.

— А Вентуринья понял вашу точку зрения? Он согласился с ней? Я слышал, что нет.

— А я не спрашивал, мне это неинтересно. Он полезет в политику, займет место отца. Я сказал ему, что если когда-нибудь он будет нуждаться во мне для защиты от врагов, то достаточно лишь сказать. Я все еще метко стреляю. Но служить — и пусть уж он меня простит — не буду ни ему, ни кому другому.

Прежде чем они спешились перед домом, полковник Робуштиану де Араужу, удовлетворив свое любопытство, завершил разговор:

— Если хотите знать мое мнение, Натариу, то вот оно: вы поступили правильно, как служа столько лет Боавентуре, так и отказав Вентуринье. Не вам ему подчиняться, и не ему вами командовать.