Несколько вдохов, и навья овладела голосом – он стал ровным, как безупречно выкованный клинок, и каждое слово негромко, но чеканно падало тяжёлым топором. – Не смей порочить Рамут! Она – юная невинная девочка. Я никогда не трону её и не позволю тронуть никому – даже в мыслях. И если я услышу от тебя, дрянь, хоть одно оскорбительное слово, хоть один грязный намёк о ней – клянусь, я вырву твоё ядовитое жало изо рта и зажарю его. – И, приблизив клыкастый оскал к уху Темани, Северга добавила: – Она не главная. Она – единственная.
Хорошо, что сердце Северги осталось далеко, под подушкой у дочки. Там ему, невредимому, было тепло и уютно, а язвительным зубкам Темани достались лишь холодные обрывки души. Ничего, как-нибудь впитают яд и переварят его, им не впервой. Навья слишком близко подпустила Темань к себе, вот и получила укус. Боль мертвила, кромсала грудь, а рука сжимала мягкие, как шёлк, волосы подруги. Глаза Северги сверкали обжигающим калением белого льда, губа приподнялась, открывая клыки, способные выдрать горло врага одним смертоносным рывком, а отчётливо проступивший шрам хлёстко очерчивал эту ярость неистовым росчерком.
– Пусти! Больно! – пищала, вырываясь, Темань.
Северга отпустила её с толчком, и та чуть не налетела на кресло. В ней тоже проснулась волчья злость, и она рыкнула:
– Я не боюсь твоих угроз! Можешь делать со своей единственной всё, что хочешь, это меня не касается! Но только после этого не приходи ко мне в постель...
От удара она отлетела и покатилась по ковру. Сознания она не лишилась, но разбитая губа вспухла и заблестела раной, а на костяшке кулака Северги осталась кровавая отметка. Навья стояла, медленно дыша и утихомиривая в себе зверя, вздыбившего шерсть и готового рвать на части всех, кто попадётся на пути. «Успокойся, – говорила она ему. – Это всего лишь ревность – тупая, самочья. Способ уязвить нас она выбрала грязный, но убивать мы её за это не будем. Это не стоит того». Пережить, простить, отпустить? Пока такая возможность скрывалась за кровавой пеленой. Так больно Севергу ещё не кусали – в самое святое.
– Это очень глупо с твоей стороны – ревновать меня к моему ребёнку, – проговорила она, удивляясь тому, как внятно и спокойно звучал её голос. И приказала: – Дом, подай ей лёд.
Ведёрко встало на ковёр рядом с трясущейся от рыданий Теманью.
– Приложи к губе, – бросила Северга. – А я пойду, подышу воздухом. Тут мне невыносимо находиться.
Небрежно набросив плащ, она вырвалась под снегопад. Зайдя в первое попавшееся питейное заведение, Северга швырнула на прилавок туго набитый кошелёк и сказала:
– Всем выпивка за мой счёт.
Управляющий почтительно поклонился, обрадованный такой выручке, а посетители приветствовали щедрую благодетельницу восторженным воем и стуком кружек о столы. В этом рокочущем гуле навье слышались знакомые звуки – запугивающие противника дружные удары клинков о щиты, и ей на миг почудилось, что она на поле боя. С рыком она опрокинула в себя полный кубок хлебной воды – дешёвой и вонючей, но ей сейчас было всё равно, что пить. Она хотела только забыться.
Она окунулась в хмельной угар. Сначала вокруг были одни друзья и обожатели, но, основательно набравшись, навья с кем-то поссорилась. В мутной пьяной дымке уже не имел значения повод: кулаки чесались, клыки жаждали крови. От её тумаков выпивохи разлетались во все стороны, а не участвовавшие в драке зрители подвывали в упоении от зрелища. Давно они не видели такого великолепного и неистового бойца.
Севергу обступила кучка поклонников её боевого искусства, и вместе с ними навья всю ночь путешествовала по злачным местам города. По дороге приятели как-то незаметно рассасывались, терялись и отваливались, и пришла Северга в себя в сугробе оттого, что её тормошили стражи порядка. |