– Ладно, сестрёнка, назюзюкались мы с тобою обе – будь здоров, – подытожила Северга, опрокидывая вверх дном опустевшее ведёрко. – Давай-ка спать... Как тут у вас говорится, утро вечера мудренее.

Захмелевшая Птаха стонала и всхлипывала во сне, бормоча имя Свеи, а Северга не могла уснуть от неприятного, тошнотворного головокружения. Нехорошее оказалось зелье, не по нутру ей... Даже от целого кувшина хлебной воды у неё такого не было. С горем пополам протрезвев через несколько часов, Северга задремала, и не приснилось ей ничего хорошего: то война, то скитания по раскисшим дорогам, то внезапно Вук, заносящий над нею меч. «Оборотень с двумя душами»... «Тьфу, зараза, больше ни за что не буду пить эту дрянь», – решила она. Только мысли о Рамут приносили ей покой.

«Моё сердце всегда будет с тобой, детка. Даже превратившись в камень, оно будет любить тебя».

Северге был по душе простой, первобытный, почти дикий уклад жизни лесных оборотней. Чем они занимались? Охотники ходили на промысел, добывая пищу для Стаи; излишки мяса вялили и коптили про запас. Некоторые добытчики приносили речную и озёрную рыбу, которую Марушины псы ели не менее охотно, чем мясо. Отсутствовали они по несколько дней, так как угодья Стаи были обширны. Встречали кормильцев всегда радостно, со смехом и песнями. Все, кто не участвовал в охоте, хлопотали по хозяйству и собирали прочие дары леса – ягоды, грибы, орехи, птичьи яйца, дикий мёд. Так и проходили дни в постоянной заботе о пропитании... По торжественным случаям оборотни собирались вокруг большого костра, плясали и пели песни. Северга стала свидетельницей нескольких свадеб. Иногда женились соплеменники, а порой искали себе пару в других, дружественных стаях. Для праздничного украшения шла в ход цветная глина и ягодный сок: оборотни разрисовывали кожу узорами. В конце праздника все обязательно перекидывались в волков, дружно выли и устраивали состязания в быстроте и ловкости. Увы, Северга больше не могла принимать облик зверя, но он жил у неё внутри и всякий раз беззвучно присоединялся к общим песням...

Ей была по нраву такая простая жизнь. Здесь никто никому не навязывался: хочешь побыть один – побудь, тебя не станут беспокоить, покуда сам не пожелаешь общества сородичей. Стайный дух был крепок, но и личное пространство каждого члена общины уважалось и ценилось. Никто не лез к Северге с расспросами и разговорами, ни в чём не обвинял, ни за что не преследовал. Её не упрекали, если она из-за плохого самочувствия не делала ничего полезного – не собирала ягоды или не заготавливала дрова, к примеру; все знали, что гостья больна, но навья не замечала на себе жалостливых взглядов. Впрочем, Северга старалась в меру сил быть полезной.

Знакомство со Свеей, к слову, не закончилось: не проходило и дня, чтобы девушка не попадалась навье на глаза. Намеренно или случайно это выходило, Северга не знала, но часто ловила на себе заинтересованный взгляд белокурой красавицы. Иногда Свея приходила к ним с Птахой в шатёр, чтобы послушать рассказы Северги о Нави, а однажды явилась в отсутствие своей подруги: та отлучилась вместе с прочими охотниками на промысел. Навья в это время, вскипятив воды в котелке, развела её в долблёном деревянном корыте с холодной и вылила туда крепкий древесный щёлок, чтобы постирать свою рубашку. Совсем уж беспросветными грязнулями лесные оборотни, к слову, не были: у каждой семьи имелась складная купель для мытья. Она представляла собой непромокаемое кожаное полотнище, которое краями крепилось к деревянному каркасу, а дном касалось земли, и в получившуюся ёмкость наливалась вода.