– Вот-вот, и я о том же.

Ещё она велела подать письменный прибор и набросала несколько строк. Протянув грамоту Рамут, она сказала:

– Это тебе. Теперь тебя никто не тронет и не прогонит.

«Предъявительнице сего, навье Рамут, дочери Северги, повелеваю не чинить вреда и обид, свободу её не притеснять и с места не гнать. Сие есть награда за великие заслуги во время спасения народа зимградского в городе разрушенном. Радимира, Старшая Сестра», – гласила бумага.

– Прости, госпожа, что я с тобой так неподобающе обошлась, – проговорила Рамут. Упоминание титула женщины-кошки воскресило в ней забытую было неловкость. – Я заставила тебя таскать брёвна, а твоё высокое положение вовсе не обязывает тебя этим заниматься...

– В тот миг мне даже в голову не пришло не повиноваться. – Радимира приблизилась, и пространство между их лицами снова начало разогреваться. – Положение значения не имеет, когда на кону чья-то жизнь. Думаю, и государыня Лесияра сделала бы то же самое.

Рамут вернулась на полянку в синих вечерних сумерках. Поставив корзинку со съестным наземь, она сама в изнеможении опустилась рядом.

– Ваша матушка смертельно устала, – сказала Радимира подбежавшим девочкам. – Её сей же час нужно накормить да спать уложить! Но сперва ей надобно ополоснуться. Есть у вас мочалка?

Драгона живо достала из мешка всё необходимое: мочалку, сменное бельё и одежду. У Рамут не осталось сил даже на возражения, и она позволила дочкам стянуть с себя сапоги. Когда очередь дошла до рубашки, она вскинула глаза на Радимиру, пристально-ласковый взгляд которой окутывал её жаром смущения.

– Я отвернусь, ежели хочешь, – улыбнулась женщина-кошка.

Она отправилась бродить по полянке, не глядя в сторону Рамут, которую одевал только сумрак. Усевшись прямо в ручей и убрав волосы наверх, навья поёжилась от уютных мурашек: тёплые струи окутали её с почти материнской нежностью, унося боль в гудящих ногах и ломоту в хребте. Дочки усердно растирали её мочалкой и обливали, а она, прикрыв глаза, чуть покачивалась от нажима их рук.

– Волосы мыть, матушка?

– М-м, – простонала Рамут сквозь склеивающую и веки, и мозговые извилины истому. – Они долго сохнуть будут. Не ложиться же с мокрой головой... Завтра сама помою, а сейчас уже сил нет.

В душе она благодарила Радимиру за правильную мысль – ополоснуться. И не только потому что действительно нужно было смыть с себя следы этого тяжёлого дня, но и чтобы отдать чудотворным струям безумную усталость тела и души. После купания кожа пахла чистотой и луговым цветом – призраком запаха, отголоском солнечного белогорского лета: уж такая необыкновенная вода текла в этом ручье.

Что за блаженство – просто помыться, переодеться и поесть! Дочки уплетали кашу из горшка, черпая ложками по очереди и вылавливая кусочки мяса, а Рамут жевала блины, окуная их в клюкву с мёдом. Кисло-сладкое лакомство, заготовленное с осени, пахло прохладой болот и отдавало терпкостью земной силы, напитавшей эти ягоды соками. Ещё бы чашечку горячего отвара тэи... Увы, листья тэи давно закончились, но кое-какие здешние травы были весьма недурны на вкус и запах – душица, чабрец, мята.

– Ну вот, совсем другое дело, правда? – Радимира накинула на корзинку тряпицу и обвязала края, отставила в сторону. И сказала девочкам: – Всё, пташки, забирайтесь в своё гнёздышко – и спать. Матушке тоже пора отдыхать.

Драгона с Минушью вскарабкались на своё привычное место – на ветки Северги-сосны, а Рамут растянулась в шалаше головой к входу: ей нравилось, засыпая, видеть над собой звёзды.

– Вот так, голубка... Распрями, вытяни ножки свои усталые и спи сладко, – шептала Радимира, поправляя ей одеяло и подтыкая его со всех сторон. – Пусть ночь принесёт тебе отдых.