Алике приходилось, зачастую позабыв о собственных недомоганиях, успокаивать плачущую ночами Ташу, быть ей родным плечом и каменной стеной — и матерью, и отцом. У неё никогда не было собственных детей, и вдруг на неё свалилась почти взрослая племянница, которую требовалось кормить, одевать, платить за её учёбу, принимать на себя боль её утраты, отодвигая на задний план свои переживания.

И жить ради неё, потому что больше никого у Алики не осталось.

Подружились они быстро. К своей радости Алика вскоре убедилась, что Таша — чуткая, сознательная и отзывчивая девочка, отвечавшая благодарностью на заботу и добро. Впрочем, чего-то другого от Ольгиного потомства Алика и не ожидала. Таша была вылитая мать — и внешне, и душевно. Алика порой вздрагивала, слыша её голос — точь-в-точь Ольгин.

Проблема компульсивного, «эмоционального» переедания у Таши обнаружилась тоже почти сразу. Она и без того страдала лишним весом, а после гибели родителей стала полнеть ещё больше. Её пристрастия лежали в области сладостей: печенье, пряники, сладкая газировка и соки, булочки, шоколад, мороженое, сахар и хлеб — одним словом, углеводы. Оставалось только диву даваться, как зубы у этой сладкоежки до сих пор не пострадали. Видимо, удачные гены и молодость покуда спасали. В их роду по линии матери зубные проблемы начинались довольно поздно. Если вообще начинались.

Что же делать? Как помочь? Слыша, как Таша, жуя шоколадку, всхлипывала за своим ноутбуком, Алика закусила губу, прислонившись спиной к стене. О том, чтобы войти в погружённую в вечерний сумрак комнату, застукать племянницу «на месте преступления» и пристыдить, и речи не могло быть. Что-то удерживало Алику от таких грубых, прямолинейных и травмирующих действий. Она понимала: осиротевшей девочке просто не хватило родительской любви, и она посредством еды «утешала» себя, как могла. Жизнь мамы и папы оборвалась... Кто же теперь согреет улыбкой, мудрым советом, родным теплом? Восемнадцать лет — взрослость весьма условная, юридическая. А на деле...

Тихонько открыв дверь, Алика проскользнула внутрь. Отодвинув в сторону недоеденную шоколадку и завернув её в фольгу, Таша слушала какую-то музыку в наушниках на YouTube, а по её щекам градом катились слёзы. Алика осторожно дотронулась обеими руками до её плеч. Таша вздрогнула и вскинула мокрые ресницы. Сдвинув наушник с её уха, Алика проговорила:

— Таш, солнышко, если тебе хочется поплакать — поплачь. Не надо прятаться от меня. Я всё понимаю, родная.

Губы племянницы задрожали, рыдание рванулось из её груди, но она усилием воли зажала его зубами внутри.

— Отпусти, отпусти это, — шепнула Алика. — Поплачь. Плакать — не плохо и не стыдно. Ты дома. Всё хорошо. Я рядом.

Таша сдалась — уткнувшись в грудь Алики, затряслась в слезах. Сама Алика плакать не могла, её слёзы давно пересохли, исхудавшее лицо хранило суровую маску, но рука ворошила волосы племянницы, поглаживала её плечо, а губы прижались поцелуем к макушке.

А в другой раз Алика, улыбаясь, говорила:

— Таш, это правда, серьёзно. Мне незачем врать.

Они сидели у зеркала, отражаясь в нём. Таша расчёсывала свою великолепную шевелюру — и опять печально задумалась. Конечно же, тужила она о своей девичьей беде — лишнем весе.