— Они действительно симпатичные.

— Очаровательные, — произнесла она подчеркнуто. — И он, и она, оба. И я почти уверена, что где-то ее раньше уже видела.

Пара, о которой шла речь, ужинала на другом конце зала и почему-то необоримо притягивала взгляд Николь. Впрочем, у незнакомцев теперь тоже появились собеседники, и Николь, которой вот уже два месяца не доводилось разговаривать со сверстницей, снова почувствовала легкий укол сожаления. Майлсы — внешне утонченные и откровенно заносчивые — были совсем другое дело. Они успели посетить ошеломительное количество разных мест и, похоже, были лично знакомы со всеми недолговечными призраками с газетных страниц.

Ужинали они на гостиничной веранде, под низким небом, полным присутствия некоего странного зоркого Бога; за углом здания в ночи уже перекликались звуки, про которые они столько читали, но которые оставались до истерики незнакомыми: сенегальские барабаны, местная флейта, самовлюбленный женственный вой верблюда, шаги арабов, обутых в туфли из старых автомобильных покрышек, молитвенные завывания какого-то волхва.

У гостиничной стойки один из их спутников монотонно пререкался с портье по поводу обменного курса; к чувству оторванности от привычного, которое все усиливалось по мере их продвижения на юг, добавилось ощущение неуместности.

Миссис Майлс первой прервала затянувшееся молчание и с явственным нетерпением повлекла их за собой, из ночной тьмы к столу.

— Нужно было переодеться. Ужинать веселее, если переодеться, ведь в нарядном платье чувствуешь себя совсем иначе. Англичане это прекрасно знают.

— Нарядное платье — здесь? — запротестовал ее супруг. — Я бы чувствовал себя как тот оборванец в драном фраке, которого мы сегодня видели, он гнал овец.

— Я, если не переоденусь, чувствую себя туристкой.

— А разве мы не туристы? — спросил Нельсон.

— Я себя туристкой не считаю. Турист — это человек, который встает ни свет ни заря и отправляется осматривать соборы и постоянно рассуждает про достопримечательности.

Николь и Нельсон, которые добросовестно осмотрели все положенные памятники между Фесом и Алжиром, наснимали множество бобин кинопленки и считали, что самоусовершенствовались, признались в этом своем прегрешении, но тут же решили, что их дорожные впечатления вряд ли будут интересны миссис Майлс.

— Все места одинаковы, — продолжала миссис Майлс. — Единственное, что имеет значение, — с кем ты там встречаешься. Новые пейзажи занимают разве что в первые полчаса, а потом хочется увидеть себе подобных. Вот почему на некоторые места возникает мода, а после она меняется, и все перекочевывают куда-нибудь еще. Место, право же, не имеет значения.

— Но ведь сперва кто-то должен решить, что это действительно хорошее место, — возразил Нельсон. — Ведь первые визитеры приезжают только потому, что им там нравится.

— А куда вы собираетесь нынешней весной? — осведомилась миссис Майлс.

— Мы подумывали про Сан-Ремо, а может, в Сорренто. Мы впервые в Европе.

— Дети мои, я прекрасно знаю и Сан-Ремо, и Сорренто: вы не вынесете ни того ни другого даже неделю. Там так и кишат ужаснейшие англичане, которые читают «Дейли мейл», дожидаются почты и рассуждают о невыносимо скучных вещах. С таким же успехом можно отправиться в Брайтон или Борнемут, купить белого пуделя и зонтик от солнца и прогуливаться по набережной. А вы надолго в Европу?

— Пока не знаем; может, на несколько лет. — Николь чуть запнулась. — У Нельсона появились кое-какие деньги, и нам захотелось перемен. Мой отец страдал астмой, и я долгие годы ездила с ним по самым что ни на есть унылым курортам, а Нельсон работал в пушной фирме на Аляске и работу свою ненавидел; а теперь мы свободны и вот приехали за границу.