По рации было слышно, как штурмовики благо­дарили Носова за отличное прикрытие... хотя, между прочим, прикрывать их на этот раз было не от кого. Потом Носов приказал группе перестра­иваться на посадку и недовольно спросил Оста­пенко:

 — Абаза где?

Мы подошли к аэродрому, когда Носов начинал третий, предпоследний разворот. Я сказал:

 — Внимательно, Миша... вспухни чуть-чуть... та-а-ак, хорошо, колеса пока не высовывай.

И показал фашисту: выпускаем шасси. Видел — он метнул взгляд вправо, но понял: второй русский не ушел, висит над самой кабиной, дернешься, угодишь под винт... И выпустил шасси. После этого он поглядел на меня с вопросом.

Международным жестом всех авиаторов — отто­пыренный большой палец над кулаком — я пока­зал: все в порядке...

Мы начали снижение. Я сказал:

— Миша, отстань немного и держи пушку под пальчиком.

— Понял, — ответил Миша и чуточку приотстал.

— Пока он не выключит двигатель на земле, стереги паразита, Миша, — сказал я.

Мы благополучно усадили «мессершмитт» на нашем аэродроме. И сели сами.

Потом, как всегда, уже ближе к вечеру состоялся разбор полетов.

У меня, кажется, были все основания ожидать если не восторга, то похвалы: все-таки не каж­дый день приводят истребители «языков» в свое расположение. Но все пошло не так, как я думал.

Игнорируя финал вылета, Носов спросил:

— Кто тебя дергал за язык объявлять «горба­тым» сбор и отход?

— Так ведь по расчету времени... — начал я.

— Ведущий «горбатых» слепой? И я слепой?

— И «горбатые», и вы увлеклись...

— Почему ты, Абаза, в чужом глазу соринку видишь, а в своем — бревна не замечаешь? Погнал­ся тихарем за отбившимся от стада «мессером», а группу без спроса передоверил Остапенке... Это правильно? Любишь себя показывать... людей удивлять. Скажи, ты для чего воюешь?

Чувствуя, как кровь забилась у меня в шее, под скулами, за ушами, я сказал:

— Для победы... и больше ни для чего, товарищ майор.

— Так ли, Абаза?

— Так точно.

— И ты не станешь обижаться, если мы не запишем этого фрица на твой счет? Рассудим так: прилетел он сам, снизился сам... и сел сам. Верно? А у тебя и боекомплект нетронутый... Согласен? Ну-ну, что скажешь?

— Служу Советскому Союзу, — сказал я. — Мне­ния не имею, так что, как прикажете, товарищ майор.

Прошло дня три. Страсти как будто улеглись, обстановка складывалась благоприятная, и я ре­шил сунуться к Носову, попросить разрешения слетать на моем «мессере». Сначала он сделал вид, будто не понимает, о чем речь. Потом, видя, что я не отстаю, сказал:

— А для чего?

— Как для чего? Для интереса и, наверное, для пользы дела, — сказал я. — Суворов еще велел изу­чать противника...

Носов отмахнулся:

—  Не в моей власти.

—  Разрешите обратиться к командиру дивизии?

—  Война же кончается, ну для чего это тебе, Абаза?

—  Тем более, — сказал я, — после войны поздно будет — тогда уже точно не слетаешь.

Почему-то именно в этом месте Носов разозлился всерьез:

 — Ты мне хуже горькой редьки надоел, Абаза! Вечно больше всех надо, всегда лезешь...

А на другой день неосторожно развернувшийся бензозаправщик зацепил «мессершмитт» за плос­кость и вывел машину из строя. Конечно, молено бы без особых хлопот отремонтировать, да кому охота возиться — война кончалась.