И во втором эпизоде сна все было не так, как по жизни. Тогда Олег был при ногах. Он вскочил и очертя голову побежал, благополучно перескочил улицу, несмотря на то, что несколько пуль высекли искры из асфальта совсем рядом, а одна свистнула где-то на уровне головы. Олег юркнул в подъезд и встретил там ребят из своей роты. А Лешка и Колька не успели. Снаряд — чей, хрен поймешь, возможно, что и свой, — действительно попал в горящий дом, а стена его рухнула — само собой, не плавно, как во сне, а гораздо быстрее — и расплющила тех двоих в лепешку.

Дважды смерть была совсем рядом с Олегом, но миновала. В первый раз он заплатил за свою жизнь жизнью врага, во второй — двумя друзьями. Во всяком случае, так ему это теперь представлялось. Бог или черт уберег его тогда? И ради чего? Ради того, чтобы в солнечный и относительно мирный день августа 1995 года, когда ничто не предвещало беды и было так же радостно, как в свое время на лугу у речки, испытать второе Великое Разочарование?

Самое ужасное, что все получилось исключительно по собственной вине. Никакой командир, никакой главком, никакие враги не приказывали ему лезть в тот растреклятый огородик, где на мини-бахче маячил маленький, темно-зеленый, почти черный снаружи и алый внутри арбузик. Дом, к которому примыкал огород, был давным-давно разбит бомбой и выгорел изнутри, хозяева то ли сбежали, то ли погибли. Было жарко, водовозка не пришла, фляга только шуршала песчинками, в колодец кто-то бросил дохлую собаку. Другой был далеко, а от машин не отпускали. И показалось, что ничего ужасного не будет, если он перережет штык-ножом арбузную плеть, а потом поделит эту влажную освежающую мякоть с друганами. Он уже ощущал мокрый арбузный аромат во рту, чувствовал, как в спекшемся горле благодатью разливается арбузный сок и тает мякоть… Точно так же, как тогда, когда в трехлетнем возрасте нога в красном тряпичном сандалике зацепилась за стебелек, его солдатский ботинок 43-го размера поддел носком суровую нитку растяжки. Вот тогда и мигнул огонь в глазах, и тьма навалилась. А боль появилась много позднее, когда от шока откололи.

Он не сразу все понял — сильно контузило и сознание было заторможенным, потом думал, жить обрубком не придется, убеждал себя в близости смерти. Морально он почти умер, душа не хотела существовать в теле с обрубленными руками и ногами. Вокруг в госпитале почти все были калеки. Но никому не досталось так, как ему. Никому! Все на что-то надеялись, ему было не на что надеяться. Кроме как на то, что он никогда не выйдет из госпиталя, не увидит мира, где большинство людей с руками и ногами. Он отказывался есть, просил у сестер яд, но ничего из этого не выходило. Кормили насильно, яда, конечно, не дали. А тело вопреки душе жить хотело. И сил в нем в принципе было вполне достаточно. Культи рубцевались, сердце и все остальное внутри туловища оказались вполне жизнеспособными. Даже отчаянная попытка перегрызть вены не удалась. Самым страшным был день, когда приехала мать и забрала его домой.

Только уже много месяцев спустя, когда стало ясно, что надо, так или иначе, примириться с судьбой, что жить все-таки придется, началась настоящая депрессия. И самое страшное — появилась Эля. Новая, совсем не такая, как прежде. Мать Олега, конечно, знала, чем она занимается, но сыну не говорила. Первое время приходили и другие школьные и дворовые друзья, она ее от них не отделяла. Потом все прочие сочли, что их моральный долг выполнен, что Олег не один, с ним есть мать, он ухожен, и… перестали приходить. А Эля осталась. Хотя о роде ее занятий кто-то из ее школьных подруг Олегу сообщил. Но это особенно его не поразило.

Сны, подобные тем, которые сегодня мучили Олега и заставили его проснуться посреди ночи, снились ему частенько. Иногда они не отпускали его по нескольку часов, перемежаясь с пробуждениями, когда явь казалась страшнее сна. Лучше бы там у плетня, столкнувшись с тем бородачом, он опоздал, не успел нажать спуск первым! Или остался под рухнувшей стеной расплкющенным.