Дрынов остановился, сержант сделал то же и внутренне собрался, ожидая, что сейчас получит какой–нибудь неприятный приказ. Но майор взял все на себя. Приставным шагом он преодолел последние метры, выставил перед собою ствол автомата и начала наклоняться.

И тут раздался страшный крик. Кричал сержант Шерстюк. Он добрался до ручейного водопада, свесился рядом со струею воды, чтобы посмотреть, что делается под этим выступом. Из холодной темноты бездны выплыли две руки и обвили ему шею. Чьи–то губы запечатлели у него на подбородке поцелуй. Ледяной, но страстный. И сержант, конечно, закричал.

А потом было все хорошо. Горел костер, трясущаяся, замотанная в суровое одеяло, девица пила горячий чай из алюминиевой кружки, смотрела перед собой плавающим, бессмысленным взором. Шерстюк обрабатывал ей израненные подошвы и колени йодом. Сердюк следил за тем, чтобы не распахивалось одеяло, ибо вид женской наготы в данном случае, был жалок и нелеп. Дрынов вел допрос. Предварительно он потребовал с базы по рации собаку, было ясно, что без нее не обойтись. В течении первых десяти минут допроса, удалось установить лишь имя несчастной.

— Маша, я Маша, Машутка. Машенька. (Плевок в физиономию Сердюка). А может я Ундина, Ун–ди–на.

— Странная фамилия, товарищ майор, — мнение Шерстюка.

— По слогам: Ун–ди–на, чтобы ты, блин (попытка плюнуть в физиономию майора) ничего не думал. А вообще прикольно, да. Но мне в лом, в ло–ом! Холодно. Мороза, у вас тут мороза!

Оплеуха, аккуратно влепленная майором не вразумила ее, она занялась своими волосами, напоминавшими бледно рыжего цвета паклю.

— А может я Вероника, у меня волосы, блин, как у нее.

— Может быть, укол? — тихо спросил Шерстюк.

— Какой угол! Ты знаешь, чем она наширялась? — Дрынов нервно скреб шею, — лучше мазь достань.

— Мазь?

— Ну, от комаров. И ее придется намазать, а то загрызут, к хренам, до утра. А завтра собачка нам подскажет, откуда гражданка Ундина, прискакала на этот ручей.

Передавая майору тюбик с мазью, Шерстюк поинтересовался.

— Всю?

— Что «всю»?

— Обмазывать будем, всю?

Дрынов усмехнулся.

— Нет, конечно. Одно место трогать не будем.

Сердюк с удовольствием, но неприятно загоготал.

16

Когда мы отъехали от нашей милой дачки километров тридцать, мне пришло в голову, что дальше на этой машине передвигаться небезопасно. Это их машина. Где–нибудь в ней обязательно припрятан радиомаяк. Нажимается особая, невидимая кнопка и на пульте, перед рылами неведомых мне дежурных, загорается сигнал тревоги.

Надо было сообразить раньше. Стыдно мне. Стыдно, но отчасти извинительно. На меня обрушился целый водопад воспоминаний. Или нет, не водопад, фонтан. Он ударил откуда–то снизу, из глубины, прямо в мозг. Даже во время возни с охраной, когда падали люстры, крошилась штукатурка, лопались вокруг стеклянные шкафы и орали верные долгу идиоты (никто не попытался просто лечь и затихнуть), я ни на секунду не выходил из состояния этого бешеного, нарастающего подозрения. Значит вот какой я! Не только не Анатолий Борисович, но даже не Сергей Сергеевич, и Мандела не мое дело. Значит, вот почему меня сначала прятали в жировом мешке, а потом — кормили под дулом автомата! Уроды, уроды! уроды! Они не понимают, что они сами уроды!

— Стой, — приказал я Роберту. Он с такой скоростью выполнил приказ, что я ударился грудью о переднее сиденье. да, он теперь все мои приказы будет выполнять беспрекословно, и так быстро, как только возможно.

— Выходи из машины.

Мы остановились посреди небольшого поселка, прилепившегося с двух сторон к скоростной магистрали.