|
– Что? Какие данные? – Вчера я составил схему звездного поля – было безоблачно, и телескопическая аппаратура работала отменно, – начал Вабер неторопливо, ибо понял, что сейчас он имеет реальный шанс либо свалить Пацингера, либо получить самостоятельный институт и вместе с этим институтом сразу же уехать в Баварию – там прекрасная астрофизическая обсерватория и нет бомбежек. – Я обратил внимание на странное свечение Сириуса... Отсвет переливов Сириуса вызвал моментальную реакцию «Успеха» в Кассиопее. Я не готов к точному ответу, но вчерашний день либо сегодняшнее утро, по моим данным, могут трактоваться как переменная точка изначальной логичности событий. – Вчера мы расстались с вами поздно, и вы ничего мне об этом не сообщили, – заметил Пацингер. – Вы имеете в виду восточный фронт или бои на западе? – Нет, я бы не стал разделять сейчас или узко конкретизировать проблему. С моей точки зрения, отсвет Кассиопеи свидетельствует о всеобщем изменении направленности тенденций. За всеми этими внезапными изменениями звездного поля я вижу случай, но именно тот случай, который может повернуть вспять ход битвы... Повторяю, я еще не готов к точному ответу, но одиннадцатое апреля – это не простой день... Гиммлер замер перед Вабером, и улыбка осветила его лицо... – Вабер, вы гений, – сказал он тихо. – Я восхищен вами, Вабер! «Бить надо сейчас, – решил Вабер, – потом может быть поздно, потому что Пацингер ринется к Лею и все сломает, приписав себе заслугу в организации системы его телескопов, которые позволили мне составить верный гороскоп. Бить надо немедленно». – Рейхсфюрер, в Баварии сейчас простаивает обсерватория Кульбрахта, – сказал Вабер. – Там занимаются обработкой очевидных фактов. Если бы вы позволили мне взять пять шесть сотрудников, я бы срочно выехал туда и подготовил в течение недели двух гороскоп на май. Уже три дня я слежу за невиданными ранее процессами внезапного высвечивания звезд. Это симптом поразительный, ибо объяснить его можно лишь как единство несовместимого. Процессы, происходящие сейчас в звездном мире, отнюдь не сиюминутны: здесь надо тщательно рассчитать перспективу. Я жду ожидаемого в неожиданном, рейхсфюрер... – Вы сможете все это изложить фюреру? – спросил Гиммлер. – Пусть ваш гороскоп еще не просчитан математиками, пусть. Вы сможете расчертить на листке бумаги происходящее? – Да. Я смогу это сделать. Гиммлер взял Вабера под руку и повел его к двери. Пацингер пошел следом. – Подождите здесь, – сказал Гиммлер, – вы пока не нужны мне... Гитлер уже знал о случившемся в Вашингтоне. Он сидел в своем маленьком кабинете возле стола, и в ногах у него лежала овчарка. Он заправил свою узенькую походную кровать шерстяным серым одеялом и разгладил складки на подушке так, чтобы кровать выглядела опрятной, будто он и не ложился сегодня спать. Чуть приподняв руку, он обменялся партийным приветствием с Гиммлером и указал Ваберу на стул возле карты. – Садитесь рядом, Гиммлер, – предложил он. – Я слушаю, профессор. Вабер стоял перед фюрером и старался отвести взгляд от желтого, одутловатого лица Гитлера. Серые, тяжелые глаза Гитлера притягивали к себе, как магниты. Лишь глаза казались живыми, все остальное: пепельные щеки, поседевшие волосы, пергаментные руки, бессильные ноги в высоких, «бутылочками», сапогах – было каким то безжизненным. «И этот человек привел нас к трагедии, – подумал Вабер, но не испытал при этом гнева, лишь какая то странная недоумевающая жалость к себе была в нем сейчас. |
