|
.. За работу над этим газом отвечал я, рейхсфюрер... Дорнброк поморщился: – Э, Амброс, не надо так!.. Дело есть дело, и если бы не вы занимались этой штуковиной, то СС поручило бы работу другим людям. Вы выполнили заказ руководства быстрее остальных – это лучшая визитная карточка для серьезного представителя делового мира... Если рассуждать по вашему, то мои дела обстоят значительно хуже, потому что мой старший сын Карл расстреливал коммандос и помогал Эйхману в делах с евреями. Но разве я могу отвечать за действия моего сына? Не вы же работали с «циклоном» в Аушвице. Но я хотел просить вас, рейхсфюрер, объяснить нам, в чем смысл этих контактов. Во имя чего? Цели? – Об этом я проинформирую вас, господа, если вам удастся найти солидных контрагентов, которые бы согласились выслушать нас самым серьезным образом. Дорнброк отрицательно покачал головой и сказал: – Рейхсфюрер, если когда нибудь, где нибудь и кто нибудь решится повторить ваш эксперимент, в общем то великолепный эксперимент, я бы посоветовал этому человеку не делать той главной ошибки, которую сделали вы... – Я никогда не знал ненависти к евреям, – отпарировал Гиммлер. – Наоборот, я испытывал физическую боль, подписывая приказы на проведение акций против этого племени. Не мне говорить вам о том, что это за страшное бремя – бремя ответственности за судьбу нации и за ее будущее. Во имя будущего Германии мы пошли на то, что каждый безответственный обыватель волен трактовать как вандализм... – Похоже, что вы оправдываетесь, рейхсфюрер, – сказал Дорнброк, и Амброс поразился, как сейчас говорил его коллега с третьим человеком партии. Он говорил сейчас с Гиммлером, не скрывая своей жалости к нему. – Я имел в виду иную ошибку, – продолжал Дорнброк. – Сначала вы считались с нами, с мнением фюреров экономики, но потом отмахнулись от нас, отделываясь присуждением ежегодных премий имени Гитлера... Вы поставили нас в положение солдат, но маршал не может стать солдатом, как бы ни был исполнителен. Вы начали предписывать людям дела лишь слепое исполнение ваших планов. После того как был изгнан Шах, мы оказались приказчиками. А мы не приказчики... Если бы мы продолжали союз равных, то англичане и американцы не стояли в Дюссельдорфе, рейхсфюрер... – Вы забываетесь, господин Дорнброк! Помните, с кем вы говорите! – Я помню, с кем я говорю! Я говорю с одним из тех, кто поставил Германию на грань катастрофы, а потом пришел ко мне с вопросом: «Где же ваши связи с деловым миром Штатов? Нам нужен мир...» – Что?! Да я брошу вас в тюрьму! – А кто тогда будет гнать для вас из последних запасов стали танки и орудия? Кто? – Он обернулся к своему спутнику: – Оставьте нас наедине с рейхсфюрером, Амброс. – Мне еще нужен доктор Амброс, – сказал Гиммлер растерянно. – Когда он понадобится, вы его пригласите из приемной, а пока в ваших интересах, рейхсфюрер, остаться со мной наедине. Идите, Амброс, и не сердитесь, пожалуйста. Когда Амброс вышел, а Гиммлер, побледнев от бессильного, унизительного гнева, отошел к окну, Дорнброк неторопливо заговорил: – Все кончено. Надо смотреть правде в глаза. Вы проиграли. Вы здесь проиграли. Вы проиграли здесь выигрышную партию. Я понимаю, зачем вы меня пригласили... Крупп решил отсидеться дома: он сейчас не хочет иметь с вами дела, ожидая прихода англичан. «Фарбениндустри» прислал вам Амброса, который лишь состоит в директорате... Один я пришел к вам, рейхсфюрер, и я просил бы вас понять, что идти к вам накануне краха – это акт гражданского мужества. |
