|
.. Время идет, оно таит в себе непознанные секреты и сюрпризы... Время, Бауэр, всегда работает на сильных...» Ганс тогда предупредил Люса: – Бойся Айсмана... Это человек страшный... Я его, во всяком случае, боюсь... – Так уволь его, – посоветовал Люс. – Это в твоей власти. Ганс отрицательно покачал головой. – Нет, – ответил он, – это не в моей власти. Я даже не заметил, как стал подданным дела, а не хозяином его... Фильм Люса в Федеративной Республике практически замолчали, об этом Бауэр позаботился. Премии, полученные картиной в Венеции, Сан Франциско и Москве, были обращены против Люса: «Его хвалят иностранцы за то, что он топчет историю нации». – А вот если он захочет и впредь продолжать драку, – сказал Бауэр Айсману, – тогда надо предпринять определенные шаги. Если он, несмотря ни на что, решит продолжать свои игры, мы его сомнем, но не как заблудшего, а как провокатора. Об этом Ганс Дорнброк не знал. Он не знал, что, когда Люс работал над новой картиной, снималось практически два фильма. Один делал Люс, а второй – люди, приглашенные Айсманом; фиксировались все шаги режиссера; снимали самые, казалось бы, незначительные мелочи – даже такие, как организация массовок его ассистентами: заставляют они своих актеров подыгрывать в толпе, чтобы получился нужный Люсу эффект, или кропотливо отыскивают факты без предварительной их «организации». Как истинный художник, Люс был одержим и доверчив. Это и должно было его погубить. Он об этом не знал, он ведь не работал в гестапо, где хранились материалы на ведущих кинематографистов и писателей рейха; об этом пришлось вспомнить Айсману, и ему доставило большое удовольствие это воспоминание... 2 – Милый мой, нежный, добрый... Люс, родной, я не могу... Ты обязан понять. Ты не должен был даже приезжать ко мне с этим. Ты понимаешь, что это может повлечь... Дети останутся без матери, я никогда не смогу им ничего доказать... не говорить же им, что я полюбила тебя, а их отца я разлюбила давно и что мы просто поддерживаем видимость дома... что все у нас пакостно и мерзко... Они так любят отца. – Я бы не просил тебя об этом, Эжени, если бы не попал в капкан... Что то случилось, понимаешь? Меня взяли в капкан... – Мои родители тоже не смогут понять меня, они такие люди, Люс... – Прости меня... ты права, я не должен был приходить к тебе с этой просьбой... Просто я оказался в тупике. Я растерялся. – Ты не назвал меня? – Я не назову тебя. Я сниму показание... Вернее, это не было показанием. Это был разговор... – Если бы ты любил меня, ты бы не упомянул моего имени даже в разговоре. – А если из за того, что ты не хочешь дать показаний, я попаду в тюрьму?! – Я провела с тобой ночь, Люс... Это невозможно, пойми... Я ведь не потаскуха с улицы... Я увлеклась тобой, но ты – это мое, и никто никогда не должен об этом узнать... – Я – это твое, – повторил Люс, – ты заметила, мы все время говорим каждый о себе... – Я говорю сейчас не о себе. Я говорю о детях. Прости меня, может быть, я сентиментальная немецкая клуша, но я... – Я такой же сентиментальный немецкий отец. В этом мы квиты. Будь здорова, Эжени, постарайся на меня не сердиться. – Если бы ты любил меня, ты бы не сказал сейчас так жестоко. – Да? Может быть. Но мы что то не очень говорили о любви. Мы ею занимались. Наверное, это очень плохо. Тебе плохо дома, и мне плохо, и мы решили попробовать обмануть самих себя. А в этом нельзя обманывать, потому что тогда начинается скотство. |
