Говоришь, проводишь меня в Заболяны? Проводи меня, Буланя, моя красавица, проводи старого пса. Ведь сколько я грешил на этом свете, вот и табак сею тайком промежду кукурузой, а в молодости и лошадей воровал. Сказать тебе, моя красавица, у кого? Смотри, Буланя: у Мишки безрукого на хорватской стороне двух коней, у Таврича из База двух коней, у Хемеша, мадьяра проклятого, — только одного, у Пало и Дьюлы по три жеребенка. Не губи, Буланя, красавица моя, душу христианскую, душу грешную. Ходили мы и свиней воровать за Драву, и раз пригнали из-за реки целых восемьдесят. Кто его знает, чьи они были. Во всей округе таких не было. Три месяца сало коптили.
Крумпотича после нашли лежащим на дороге к Блоту, по которой ходили заболянские браконьеры, направляясь в королевские леса в Вараждинской жупании.
Старик говорил, что под конец, после длительной беседы, Буланя ударила его оземь.
Посему не удивительно, что именно Крумпотич предостерегал Юро Копалью, чтобы тот не ходил ночью на Муру рыбачить.
— Ничего, дядюшка, — отвечал на это Копалья, — съедят меня сомы на закуску, мне же будет лучше.
Крумпотич был отцом Гедвики и знал о Юрином горе.
— А что Гедвика, еще не передумала? — спросил он.
— Даже слышать обо мне не хочет, — отвечал несчастный юноша. — Скорее пересохнет Мура, чем смягчится ее сердце.
Они разговаривали на открытой галерее перед домом старика Крумпотича, где на длинных жердях сушились стручки зеленого перца. В эту минуту появилась Гедвика. С длинной плетью в руках, в сапогах, она как раз возвращалась с выгона, где паслись их лошади.
— Опять ты здесь! — накинулась девушка на Юро Копалью и опустилась на лавку.
— Да, моя голубица, — нежно сказал Юро.
— Стяни с меня сапоги! — приказывала Гедвика.
С блаженной улыбкой сделал это Юро, но улыбка быстро сошла с его лица, когда девушка на него закричала:
— А теперь убирайся домой!..
Закинет сети Копалья ночью в Муру и время от времени кричит в ночную тишь: «Гед-ви-каа!» Клич его умолкает вдали, а поблизости раздается лишь голос коростеля, что летит над рекой.
Клич этот опять доносится до самого перевоза, и старик Михайло осеняет себя крестным знамением:
— Ох, разошлась Буланя, разошлась. Снова кого-то в воду затянула.
Сидит Копалья в своей утлой лодчонке, на дне плещутся пойманные рыбины, и слышит с берега приглушенный топот копыт.
«Кто это едет ночью?» — думает про себя Юро, и вдруг с берега раздается знакомый голос Гедвики:
— Эй, Юро, плыви к берегу, проводишь меня домой. Я боюсь.
А потом, конечно, все происходило вот как: Юро шел рядом с Гедвикой, которая ехала верхом и рассказывала ему, как отправилась ночью в село Святой Павел разузнать, что поделывают жандармы-пандуры.
— Знаешь, Юро, — говорит Гедвика, — а ведь этот их вахмистр, он очень красивый.
Больше не было сказано ни слова, а Юро, забравшись дома на чердак, зарылся в сено и расплакался, как старая цыганка, когда ее ведут на суд.
И впрямь уж больно много мук принял он на себя с этой любовью. А ведь всего с месяц назад Юро был почти счастлив.
Она тогда была в ночном, развела костер и жарила сало и кукурузу. Юро сидел рядом, и Гедвика его угощала. И вот тогда девушка обронила, что вроде тоже его любит.
То слово «вроде» Юро пропустил мимо ушей, и его счастье продолжалось, пока горел огонь.
От костра осталось только несколько угольков, озарявших тишину, нарушаемую лишь ржанием конского табуна, когда Гедвика повернулась к Копалье и сказала ему своим сладким голосом:
— Знаешь, Юро, все-таки я тебя не люблю, передумала я. |