|
– Надо исследовать боль во время конфликта, когда припекает. Чувствуешь себя хреново? Обвиняешь себя за слабость? Вот она – боль. И не нужны гвозди вместо матраса. Необходимо только внимание и умение осознать. Тебя унизили, а ты не отстоял своё достоинство. Это снова и снова заставляет тебя буксовать. Вот тебе и ключ. Когда твоя очередная слабость проявится в каком нибудь конфликте или ситуации, остановись и посмотри: в чём она. Если ты сильный, конфликт тебя не заденет. Если слабый, не закрывайся, ныряй. Это нормально, иногда быть слабым. Ты никому не обещал быть Бэтменом. Это жизнь, а не комиксы Марвел.
Во мне поднялось возмущение. Кулаки сжались сами собой. – Я не слабак. – Ладно. Так на сколько тебя отвергли и на сколько тебя унизили? И сколько ты отвергал и унижал? Сколько там накопилось: тридцать килограммов или пять? Я замешкался. – Н не знаю... – Почувствуй. Я сосредоточился. Снова стало трудно дышать, словно меня одолела паническая атака. – Дыши ртом, – подсказал Мастер. В груди сдавило, заклокотало что то. Я открыл рот и вдохнул. – Так сколько в тебе боли? – повторил Мастер. – Пока не взглянешь прямо, не разберёшься. Чёрт, и ведь он прав! Интуиция и внутреннее чувство, подсказывающие это, не уменьшали запредельного волнения. Я слышал, как кровь бьёт будто из брандспойта по ушам. Ещё десять шагов вверх, подтянулся, опершись на корягу, вылез на ровное плато. Мастер тоже. Молчал и шёл рядом со мной. Не подгонял ине заставлял отвечать, но я знал, что не убежать. – Много. Килограммов на сто. Он взглянул на меня с прищуром. – Вряд ли ты столько весишь сам. А точнее? – Меня унизила мать, – выдавил я, наконец. – Мне было десять. Я... я... – Чёрт, трудно как! Я громко выдохнул, закашлялся. Собрался с силами и всё такипродолжил. – Я застал её с любовником. Голыми. В родительской спальне. Вбежал и застыл, увидев, что они делают. Это было отвратительно. И звуки, и всё... Я испугался и... если уж совсем по честному, возбудился. Не знаю, почему возбудился. Но испугался больше. Меня будто оглушили. Я швырнул в мужика, который лез к маме, подушку с пола и закричал, что позову папу. Только мать взбесилась. Вскочила, набросила халат и схватила меня за руку. Увидела, что у меня стоит, и ударила меня ну... по шортам. Понятно где... Обозвала. Я расплакался. Было очень больно. Потом я стал вырываться и повторял, чторасскажу отцу. Любовник матери, грязный какой то, волосатый чужой мужик, схватил меня за другую руку. Я вырвался и столкнул на него мамину любимую вазу. Китайскую, антикварную. А мать меня избила, – говорить было трудно, словнокошки горло подрали, – перед этим голым гадом. Он при этом мерзко смеялся иподначивал, что я слабак и мужчины не плачут. Я хорошо помню тот запах алкоголя – они оба были пьяными. Впрочем, она и до того часто пила. Я до сих пор слышу слова, что я недоносок, что испортил ей жизнь, и что родился по ошибке. Онаназвала меня маленьким извращенцем, решила, что я специально подглядывал. Когда она выместила свою злость на мне, я убежал. И плакал, спрятавшись в папином винном подвале, до конца дня. А потом был скандал. Нет, я то ничего не сказал. Мать сама призналась отцу, видимо протрезвела и поняла, что лучше самой. Но это я так думаю. Не знаю, что именно произошло после того, как я спрятался. Той ночью мать ушла от отца. Я считал, что из за меня. Я видел, как отец мается, и от этого было мне было жутко хреново. Я собирался ему рассказать, признаться, но не смог – проще было под землю провалиться. А через год мать с отцом помирились. Только я всё равно видел её потом с тем гадом. В окноресторана, когда шёл с одноклассниками из кино. Один из них сказал мерзость пронеё. Я набил ему морду. Потом его кореша отделали меня сильнее на пустыре. |
