-  Долго объяснять… Некогда!

    -  А… Понятно. Контрреволюционная вылазка. Как организована оборона?

    -  Да никак… Никакой организации. Если бы не матросы, всех бы давно сожрали…

    -  Меня уже три раза жрали, - пожаловался товарищ комиссар, - а я все время из них вываливался… сзади.

    -  Кто командует эшелоном? - спросил я.

    -  Командира товарища Вейсмана я только пять минут назад видел. Он недостойно бежал, преследуемый фаршированной щукой.

    -  Значит, командиров нет?

    -  Есть! Во имя высшей справедливости и торжества пролетариата я лично готов принять на себя командование эшелоном и развернуть линию обороны!

    -  Было бы что разворачивать. Все добровольцы в кустах прячутся, трясутся от страха. И потом…

    -  Ой! - сказал товарищ комиссар Огоньков. Я обернулся.

    Матросы отступали. Более того, они неслись со всех ног, а за ними лавиной катилась нестройная толпа воскресших мертвецов. Враг все-таки прорвал оборону и перешел в яростное, окончательное, так сказать, наступление.

    -  А там!.. - выговорил Огоньков.

    Я посмотрел назад. Да, сейчас нам предстоит последний и решительный бой, от исхода которого зависит и жизнь товарища комиссара, и жизнь Карася и остальных матросов, и жизни многих и многих добровольцев, позорно, кстати говоря, ускользнувших от схватки с озверевшими продуктами питания. Прямо по курсу - головной корпус наступающих, сзади подкрадываются коварные колбасные изделия. Гады ползучие! Сообразили же своей фаршеобразной начинкой зажать нас в тиски.

    Ну все. Бежать некуда. Надо драться.

    Я подобрал с земли винтовку.

    И грянул бой. Я сразу же потерял из вида комиссара Огонькова, и Карася, и матросов. Передо мной, позади, снизу и сверху лезли, кусались, бодались и щипались враги рода человеческого, а по совместительству и мои враги тоже - восставшие из мертвых обитатели мясных лавок. Я сражался словно берсерк - со всей мочи сражался. У винтовки моей сначала обломился штык, потом приклад, а потом и сама винтовка рассыпалась в щепки, когда я долбанул ею особо нахального барана. В ход пошли кулаки и копыта. Кажется, я даже бодался, плевался 'и царапался. Тут уж не до приличий. И вроде уже совсем выбился из сил, когда грохот сражения перекрыл тонкий, но сильный голос:

    -  Товарищи-и! Во имя революции! По зарвавшимся буржуазным скотам прямой наводкой - пли-и! Ура-а-а!

    На гравийной насыпи железнодорожного полотна появилась щупленькая фигурка комиссара Огонькова. Студенческая фуражка слетела с его головы, длинные волосы развевались по ветру. Он стоял на непослушных своих ногах и даже не покачивался. Правда, очень скоро упал ничком… Нет, не упал! А залег за здоровенным пулеметом системы «Максим»!

    -  Ура-а! - закричал я.

    -  Ура-а-а! - подхватили мой крик измученные матросы.

    -  Ложись! - гаркнул опытный в батальных делах Карась.

    Я послушно залег. И закрыл глаза, слушая, как грохочет спасительный пулемет, как с визгом разбегаются еще минуту назад торжествовавшие победу враги…

    Продолжалось эту недолго. Остатки армии противника уныло расползались в разные стороны. Обгоняя их, резво скакали повылезавшие из своих укрытий добровольцы.

    -  Победа! - заорал я, поднимаясь на ноги. - Победа-а!

    Но Петро Карась моей радости не разделил.