– Вы все тут безмозглые кретины! Недоумки! Обалдуи! Дурачье! – орал, разбрызгивая по сторонам слюну, Буба Чокну‑тый. – Олухи, дерьмом набитые! Недоноски!

– Потише ты, разговорился! – попробовал его унять Доходяга Трезвяк.

Но разве Бубу уймешь! Это лет двадцать назад, когда его перешвырнули из внешнего мира сюда, с ним можно было сладить. Но и тогда он был самым настоящим чокнутым. А теперь и вовсе свихнулся.

– Да я за вас за всех глотка пойла не дам, сучьи потрохи! Вы же, падлы, туристов не знаете! Да они через два часа здесь будут, да они нас всех передавят, как щенят, поняли?!

Семиногий котособаченок Пипка обиженно всхлипнул под лапой Бубы, но выскользнул и отполз подальше от греха – даже он понимал, что с Чокнутым лучше не связываться.

– Ууууа‑а, – тихохонько пропел из угла папаша Пуго.

Он лежал прямо на полу в луже собственной мочи, несло от папаши псиной и еще какой‑то дрянью. И надо было бы выкинуть его из дома собраний, да только пачкаться никому не хотелось – лежит, ну и пускай лежит, все ж таки работник, заслуженный обходчик, мастерюга. Вот продрыхнется – и опять в смену заступит. Лучше него знатока своего дела и не найдешь!

– Ты потолковей разобъясняй, едрена кочерыга, – вставил инвалид Хреноредьев. – Я тя, почитай, битый час слушаю, а в ум никак не возьму!

– Во‑во! Я и говорю – тупари! Идиоты! – взъярился пуще прежнего Буба. – Пока вы прочухаетесь, туристы здесь будут! Нам кранты всем! Они за своих посчитаются, перебьют всех до единого, ясно?!

Бубу слушали. Да и как не слушать, в поселке давно не было никого из того мира. Один Буба только и знал повадки тамошних. Правда, болтал иногда такое об этом самом внешнем мире, что хоть стой, хоть падай, загинал, небось! А тут переполошился, прямо из шкуры вылезти готов. Нет, Трезвяк Бубе не доверял. И все же, кто его знает!

– Давай сначала! И поразборчивей толкуй!

Буба налился кровью, стал багровым и страшным – вот‑вот не то лопнет, не то всех перекалечит. Нервишки у него были расшатаны еще с тех пор. Хотя и подлечился здесь немного, без ширева‑то. Ведь загибался двадцать лет назад, до последней стадии дошел. Его когда перешвыривали, так и думали: подохнет здесь, точно, подохнет. И он сам так думал. Но оклемался, за год всего‑навсего, выправился. И еще пять лет ходил, не мог поверить, что без ширевз его ноги носят.

Возврату из зоны назад нет, это и Чокнутый знал. Потому не просился назад, чего возникать попусту! От этих рож его поначалу тошнило. Он их за галлюцинации принимал, за продолжение своего горячечного бреда. А потом привык, ко всему привыкнуть можно. Особенно тут.

– Последний раз объясняю, – проговорил он надтреснуто, пытаясь взять себя в руки. – Эта тварюга горбатая, что по пустырям ошивалась да стекляшки кокала с малышней нашей, десяток туристов за раз угробила! Там, в развалинах! Просекли момент?!

– Я пошел прятаться, – сказал Доходяга Трезвяк и встал.