– Лучше обходчика Пуго в поселке никого нету, – сказал Бегемот Коко.

– Гы‑ы, гы‑ы, гы‑ы! – папаша Пуго любил, когда его хвалили.

Буба Чокнутый слез со стола, оправил комбинезон на впалой груди, откашлялся и, стараясь придать голосу солидное звучание, вопросил:

– Будем голосовать?

– А как же, едри тя кочергою!

– Я попрошу воздержаться от реплик! Кто за нашего доблестного и достойнейшего посельчанина, передовика и трудягу папашу Пуго, поднять руки.

Бегемот задрал вверх все четыре. Инвалид Хреноредьев махнул своим обрубком. Доходяга Трезвяк проголосовал не сразу, будто было о чем думать! Молчавшую до того мастерицу и активистку Мочалкину‑среднюю насилу добудились, но и она, озираясь помутневшим сиреневым глазом, позевывая и роняя слюну, последовала общему примеру.

Буба Чокнутый с приторной улыбкой на синюшных губах направился было к избраннику. Но остановился на полдороге – уж больно от того воняло – и торжественно провозгласил:

– Это большая честь, поздравляю!

Папаша снова осклабился и на радостях напустил еще лужу. Но теперь это не имело ровно никакого значения.

Хитрый Пак очнулся от холода. Никогда в жизни он так не замерзал, пробрало до самых костей, до позвоночника. Его мелко, но неудержимо трясло. Кроме того, было совершенно темно, почему‑то невероятно тесно – как никогда не бывало в их лачуге – и сыро. Он ничего не помнил, ничего не мог понять.

Первое же движение доставило ему лютую боль от мизинцев на ногах и до кончика хобота, будто его бросили в горящие угли.

– Э‑эй! – тихо позвал он.

Но никто не откликнулся.

Надо было что‑то делать. Превозмогая боль, Пак качнулся вправо, потом влево. Он был зажат меж каких‑то ледяных тел. Каких именно, в темноте невозможно было разобрать.

Неужто в отстойник выбросили, подумалось Паку, вот ведь сволочи! Вот гады! За что?! Ведь он такой здоровый, такой сильный! Ведь из него выйдет отличный работник, ничуть не хуже папаши, может, и получше еще!

Оскальзываясь, опираясь о камни, отпихивая от себя окоченевшие тела, он полез наверх. Он знал, надо лезть именно наверх. Там мир, там жизнь, там все! А здесь – смерть, удушливый смрад, трупы, трупы, трупы...

Через час, совершенно обессилев, он выполз из подвала. И тут же потерял сознание.

Он не знал, сколько пребывал в беспамятстве. Но когда открыл глаза, увидал над собою змеиную головку Гурыни‑младшего. Тот был весь в кровище, ободранный и страшный. Но глазки, холодные и злые, глядели вполне осмысленно.

– Прочухался?!

Гурыня пнул Пака ногой в бок.

Тот застонал.

– Это ты, гаденыш?! – спросил Пак, кривясь от боли. – Выжил, сволочь!

Он вдруг сразу все вспомнил – неожиданно, в одно мгновение. И развалины, и поиски чудовища, которое они пленили за день до этого, и длинноногих туристов на тропе, а потом тех же туристов на бронемашинах, с оружием и блестящими штуковинами. Он вспомнил ужасную ночь, выстрелы, погоню. Он вспомнил все. Но ему показалось, что было это давным‑давно, сто лет назад, и было совсем не с ним, а с кем‑то другим. И все же первым вернулось главное – предательство Гурыни‑младшего, это он привел туристов!

– Уйди, тварь поганая! – прохрипел Пак.

Гурыня снова ударил его ногой в бок.