— А мы ни на шаг не продвинулись, — вздохнул Литси.

Я завел машину и двинулся к Лондону. На Итон-сквер ничего интересного не произошло, и Робби начинал скучать.

— Ничего, — сказал я ему, — ты отрабатываешь свой хлеб самим своим присутствием.

— Слушай, мужик, а что толку? Все равно же никто не знает, что я здесь!

— Не беспокойся, — сухо сказал я. — Все, что происходит в доме, становится известно человеку, от которого ты этот дом охраняешь. Так что не расслабляйся.

— Я и не расслабляюсь! — обиделся Робби.

— Вот и хорошо.

Я показал ему фото из «Глашатая».

— Вот этот человек, — сказал я ему, ткнув пальцем в фотографию. Если увидишь его, будь осторожен. Он носит пистолет. Возможно, пистолет заряжен, а возможно, и нет. И у него вечно в запасе какие-нибудь пакости.

Робби долго и внимательно смотрел на фотографию. И наконец сказал:

— Я его запомнил.

Я отнес приношения лорда Вонли в «бамбуковую» комнату, позвонил Уайкему, прослушал сообщения с автоответчика, разобрался с ними — обычные вечерние дела. Когда я спустился в гостиную выпить рюмочку перед ужином. Литси, Даниэль и принцесса обсуждали французских импрессионистов, выставлявшихся в Париже около 1880 года.

Сезан... Ренуар... Дега... Про этих я хотя бы слышал. Я подошел к подносу с напитками и выбрал шотландское виски.

— А Берт Моризо? — сказал Литси, обращаясь ко всем присутствующим одновременно. — Это же само совершенство! Не правда ли?

— А что он писал? — спросил я, открывая бутылку.

— Не он, а она, — поправил Литси.

Я хмыкнул и налил себе немного виски.

— Ну, она так она. Так что же она писала?

— Девушек, младенцев, освещенные мастерские...

Я уселся в кресло и принялся прихлебывать виски, глядя на Литси. «Он, по крайней мере, не выставляется передо мной», — подумал я.

— Их трудно увидеть, — продолжал Литси. — Большинство ее работ хранится в частных коллекциях, есть собрание в Париже, некоторые — в «Национальной галерее искусств» в Вашингтоне...

Я подумал, что вряд ли стану охотиться за ними.

— Изумительные картины! — сказала принцесса. — Они прямо светятся...

— И еще Мэри Кассат, — заметила Даниэль. — Блестящая художница!

Она была американка, но училась у Дега в Париже, — пояснила она для меня.

Я подумал, что, если ей так хочется, я готов ходить с ней по картинным галереям.

— Когда-нибудь, — сказал я мимоходом, — ты мне обо всем этом расскажешь.

Она резко отвернулась, словно вот-вот расплачется. Мне этого совсем не хотелось. Так что, может, и к лучшему, что в это время явилась Беатрис за своей «Кровавой Мэри».

Беатрис была оскорблена в лучших чувствах. Робби опять носился по лестницам, налетел на нее и не нашел ничего лучшего, как сказать: «Старушка, снимись с тормоза!»

Я не смог сдержать улыбки. Беатрис ее заметила, и ей это, разумеется, очень не понравилось. Литси спрятал усмешку в своем бокале. Принцесса, покусывая губы, чтобы не рассмеяться, заверила золовку, что попросит Робби быть осторожнее. Беатрис заявила, что во всем я виноват: притащил в дом этого хулигана. Происшествие немало подняло нам всем настроение, и вечер прошел куда веселее, чем предыдущие. Но тем не менее на объявления так никто и не ответил, и Нантерр тоже не звонил.

А на следующее утро Даусон разбудил меня, когда не было еще и семи, сказав, что мне звонит Уайкем Харлоу.