|
Да если я его еще хоть раз услышу! Да если я еще хоть раз увижу, что кто-то осмелится!.. После этого он громко пердит, грохот – будто снаряд разрывается. Трюк всегда пользуется бешеным успехом, салаги мгновенно скидываются, чтобы избежать этой пытки, образцово-показательного наказания. Мой старик Ле Кроаш Ив не имел себе равных в применении удушающих газов. С ним никто не мог сравниться, ни один пердоман. Он забивал всех. Это дело нужно было видеть, он мог пердеть сколько угодно, по желанию, выпуская ураганные залпы газа невероят-ной вонючести. Чтобы воздух очистился, требовались часы, пока это облако не рассеялось, никто не мог и близко подойти. Даже его кобыла этого не переносила, она забавно оттопыривала губы, страшно фыркала. Приходилось держаться от этого места шагах в пятнадцати, не меньше. Он был признанным чемпионом. Его даже прозвали Горохом. Неприятным у него был не только запах, и выглядел он отталкивающе: уродливое лицо, просто мерзкое, с мощными широ-кими челюстями, огромными, как лопаты, все покрытое струпьями от гнойников, которые он раздирал ногтями. Драл он их безостановочно. Ничто на него не действовало, ни к чему он не прислушивался. Он всегда оставался одним и тем же, хмурым, злобным, вечно раздраженным из-за своих кожных дел, интересовало его только содержимое собственного сидора. Считалось, что он должен, как говорится, меня наставлять, так оно издавна сложилось. Он бурчал мне что-то время от времени, но это никак нельзя было назвать наставлениями. Он и не стремился меня чему-то научить. Не хотел за это отвечать. – Я ничем не командую! Я что, командир? У Пса спрашивай! Не было в нем уверенности в себе. Он отдирал очередную порцию струпьев и начинал ко-паться в своем барахле. Само собой, все в итоге доставалось Ле Мейо, самые большие хлопоты, самые гнусные подвохи, самые отвратительные неприятности, все это валилось на его голову. Он расплачивался за свои нашивки, искупавший все наши грехи казарменный Иисус, пополнивший собой список мучеников. Никогда ни секунды передышки. Хочешь не хочешь, а в конце концов он начинал терять терпение. Ему надоедало кричать, все время грозить взысканиями. Чтобы подмести нашу халу-пу, и то нужно было приложить немало усилий, так как на нашей щетке уже практически не бы-ло щетины, после отслуживших и ушедших от нее осталась одна ручка. Дырявая лейка, в кото-рой невозможно было донести воду. Мейо не требовал безукоризненной уборки, он не требовал невозможного, но он хотел, чтобы все было полито, чтобы пыль улеглась до прихода унтера. Ровно за минуту до поверки мы все вместе одновременно плевали на пол. Это неплохо по-ливало, по крайней мере середину комнаты. С уборкой еще можно было управиться, как-то вы-крутиться даже с нашими допотопными средствами, главные трудности, просто чудовищные, создавала сбруя, приведение в порядок целой уймы частей, разбросанных в беспорядке, целой кучи всякого барахла, которое нужно было правильно собрать, километры, которые нужно было отмотать, чтобы пополнить недостающее, ремни, скрученные серпантином, лямки, спутавшиеся в клубок, седло в потеках. Накануне смотров дикий, изнурительный труд… Чтобы на каждой кляче была ее собствен-ная сбруя, нужно было отыскать ее в этом беспорядочном ворохе скрученных штопором ремней. Кольцо из чистого металла! Тончайшие дырочки! Распутать звенья цепочек удил! Кошмары и беспокойства! И все равно никакой уверенности из-за дикой путаницы с номерами! Проследить, чтобы приданое Финетты не оказалось на Консоли, позаботиться, чтобы под-пруги Шушеры не обнаружились на Вулкане. Только бы не нарушить установленный порядок! Карнавал состязаний и общей паники в каждом звене в последний день. Надо видеть, как мы мотаемся, будто собачонки, скачем, выис-кивая проклятые нужные номера, зазря перетряхиваем оставшееся бесхозное барахло. Деремся в кровь из-за какого-то дерьма. Трагедия войны всех со всеми. Отыскать или умереть. |
