|
Прощай, моя радость, что было, того уж не воротишь! Нет лошади – нет и кавалериста. Когда в сентябре мы снова оказались на подступах к Парижу на доведенных до изнеможения, смертельно уставших, измученных лошадях, гнать врага пришлось пехоте. После Марны. А мы в ожидании новых лошадей сидели на месте, как ни на что не годные кретины. Как на привязи! Спешившийся всадник – это не в счет. В деревне на водопое, под обстрелом, моя лошадь сбежала. Никакой возможности ее до-гнать. Мы, конечно, отступаем. Я пешком позади всего эскадрона. Я их уже и не вижу. В лесу на тропинке одинокая лошадь. Без всадника. Конечно же, не моя. Привязанная уздой к березе. Великолепное животное. С шикарной сбруей. Я сажусь на нее. Не везет: не успел я взяться за поводья, как из кустов, поддерживая штаны двумя руками, выскакивает английский офицер и с криком бежит ко мне. Я хватаю поводья и смываюсь. Уже выехав из леса, я все еще слышал вопящего от ярости британца. Я догоняю колонну. Эскадронный лейтенант говорит мне: «Детуш, где вы взяли это животное?» – «Трофейная лошадь, мой лейтенант». Если бы я переборщил, меня бы представили к награде. Но это было до изобретения креста «За боевые заслуги». Я довольствовался тем, что назвал ее Уланом. Вот только, мне пришлось всю ночь соскребать метки с ее копыта. Я снова стал важной персоной. Это время ушло! людей нужно знать, людей! и не только по именам! Как врач – своих больных: всю подноготную! Это обсуждается сейчас. Мы объединены в ассоциацию. У нас другие командиры. 2 августа четырнадцатого лейтенант успел только примчаться во двор, где мы расположились, чтобы дать команду: «По коням!» Взвод был готов. Мы тут же отправились. Это время закончилось, люди читают газеты. Слушают радио. Там позволяют себе какие-то выдумки. [Долгое молчание. Качает головой. Недовольная гримаса. Машет рукой в воздухе.] Осторожнее с отступлениями! Однажды во второй половине дня весь эскадрон остановился на привал. Ребята, вымотанные бросками взад-вперед, лежали прямо на земле, намотав поводья на руку. А тут еще накануне мы как следует начистили свои кирасы. Они блестели на солнце. Внезапно в тишине раздался пушечный выстрел и невдалеке прогремел взрыв. В одно мгновение все оказались в седле и понеслись галопом: капитаны, пытаясь догнать майора, лейтенанты – своего капитана, унтеры – командира взвода, а остальные – своих сержантов. Скачки с препятствиями. Что есть мочи. Вдруг майор осаживает лошадь, поворачивается к нам и орет: «Что это такое? Кавалеристы, которые бегут от врага после первого же пушечного выстрела! Позор! Это глумление над военными традициями!» Конечно же: «Героический штурм Рейсхоффена!» И все это, испепеляя взглядом капитанов, которые повернувшись в седле, в свою очередь, испепеляли взглядом лейтенантов, устремивших взгляды, подкрепленные страшными угрозами, на сержантов, позор всей французской кавалерии, которые с удрученным видом опускают глаза и тихонько смеются. Этим все и закончилось. Но все же нужно всегда остерегаться приказов к отступлению. Всегда найдется командир, чтобы его крикнуть, и подчиненный, чтобы разразиться бранью, услышав его. В итоге взвод разбежался, а дежурный Пес был разжалован. На войне, запомните, любой устный приказ плохо выполняется. Убегают всегда раньше. Без исключения. [Долгое молчание. Качает головой. Неясная улыбка. Каждый раз он незаметно переходил от тщательной, если не сказать изысканной, речи к стилю своих произведений.] В четырнадцатом наши ребята были настоящими деревенщинами. Служба не нарушила привычный ритм существования, который был у них на ферме, возле лошадиных задов. Они несли службу, как свое первое причастие. Они были невежественны, как волы. Когда эскадронный писарь написал на их солдатских книжках «Австро-Венгерская кампания», ребята подумали, что это была кампания против венерических заболеваний. Безусловно, из-за серой мази. |
