|
Еще бы два-три дня, и все дело это начало бы покрываться пылью забвения. Сам протопоп был очень спокоен и сидел безвыходно дома. “Напроказил и хвост поджал”, – говорили о нем чиновники, но к протопопу никто из них не шел. Все считали себя обиженными, и те, кто побольше любил протопопа, ожидали или его визита, или встречи с ним где-нибудь на нейтральной почве.
Судья Борноволоков тоже не беспокоил Туберозова новыми вызовами к разбирательству по делу об оскорблении чести господина мещанина Данилы Лукича Сухоплюева. Первые два дня после проповеди Борноволокова от повторения вызова Туберозову удержал практичный Термосёсов.
– Не надо, – говорил он, – пообождем немножко.
– Да?
– Да; пообождем, пока это схлынет; а то вы видели, сколько к нему рук-то в церкви потянулось из народа?
– Да.
– Ну то-то и есть. Здесь ведь не Петербург: ни пожарной команды, ни войск, ни городовых, – ничего как в путном месте.
– Да.
– Конечно, да – этими чертями шутить не следует, – пожалуй, и суд весь разнесут.
– Эх, да! – вздохнул Борноволоков.
– Вы это о чем?
– О Петербурге.
– Да; там городовые и все это пригнано, а тут…
– Я их и в губернском-то городе не заметил, – заговорил с новым вздохом Борноволоков, припоминая, как Термосёсов пугал его, сзывая к себе через окно народ с базара.
– Ну, там хоть будочники… Дрянь, да все-таки есть защита, а тут уж наголо, ничего. Нет; нельзя его теперь звать. – Повремените.
Так это было решено, и так это решение и содержалось в течение двух дней, а на третий комиссар Данилка явился в камеру мирового судьи и прямо повалился в ноги судье и запросил, чтобы ему возвратили его жалобу на дьякона и протопопа или по крайности оставили бы ее без последствий.
– Да? – спросил изумленный Борноволоков.
– Батюшка, никак мне иначе невозможно! – отвечал Данилка, ударяя новый земной поклон Термосёсову, по совету и научению которого подал просьбу. – Сейчас народ на берегу собрамшись, так к морде и подсыкаются.
– Свидетели, значит, этому были? – спросил Термосёсов.
– Да все они, кормилец, ваше высокоблагородие, свидетели, – отвечал плачучи Данилка. – Все говорят, мы, говорят, тебе, говорят, подлецу, голову оторвем, если ты сейчас объявку не подашь, что на протопопа не ищещь.
– Не смеют! Не бойся – не смеют!
– Как не смеют! – Как есть оторвут, – голосил Данилка.
– Мировой судья отдаст тебя на сохранение городничему.
Данилка еще горче всплакался, что куда же он потом денется с этого сохранения?
– При части можешь жить или в полиции, – проговорил Термосёсов Данилке и тотчас же, оборотясь к Борноволокову, полушепотом добавил:
– А то, может быть, можно довести дело и до команды?
– Да?
– Да, конечно, что можно: эти здесь будут свирепеть, – пойдут донесения и пришлют.
– Из-за одного человека? – усумнился Борноволоков. |
