— Что ж, в таком случае мне будет легче стереть следы моей прошлой жизни.

— Если они уже не стерты.

Отец Хафер пристально посмотрел на него.

— У вас неприятности с законом, вот в чем мотив вашей просьбы? Вы полагаете найти у картезианцев надежное укрытие от правосудия? Хотите использовать церковь как…

— Нет. Практически все мои поступки санкционировались властями. На самом высоком уровне…

— Ну вот что. Мое терпение иссякло. Или наш разговор закончится прямо сейчас, или вы…

— На исповеди.

— Что?

— Я расскажу вам на исповеди.

Он замер и принялся наблюдать. Мышь поводила носом, принюхивалась. Чтобы не спугнуть ее, Дрю затаил дыхание.

Она сделала один неуверенный шажок и показала свое серое тельце. Еще шажок. Дрю уже мог разглядеть ее дрожащие бока и пугливо озирающиеся глазки.

Худая, с впалыми боками, тусклой шерсткой — Дрю даже засомневался: та ли это мышь, что была в прошлый раз. Мысль о семействе грызунов, расплодившихся под кельей, заставила его вспомнить о первоначальном намерении поделиться своей проблемой с послушником. Его удивление сменилось чувством неприязни.

Продолжая принюхиваться, мышь прошмыгнула вдоль плинтуса. Двигалась она быстро, но неровно, как если бы поранила лапку или устала. Или заболела? Дрю встревожился. Такой грызун мог быть переносчиком опасной инфекции. Может быть, даже бешенства.

Он уже собрался встать, чтобы спугнуть мышь и загнать ее обратно в нору, но она уже достигла угла комнаты и, продолжая поводить носом, побежала вдоль другого плинтуса. И Дрю внезапно понял, что она делала — искала пищу. Это объясняло ее очевидную вялость. Она дрожала от голода.

Разве в монастыре не достаточно пищи? Но из-за проливного дождя рыхлый грунт поселения превратился в сплошную грязь. На улице мышь скорее могла замерзнуть и окоченеть, чем добраться до полусгнивших яблок в монастырском саду или до огорода. И очевидно, она не знала, где находилась кухня: иначе бы ее здесь не было.

Ты и вправду молодец, мышка. Твои инстинкты достойны похвалы.

Добежав до угла, она стала пробираться вдоль другого плинтуса и повернула мордочку в сторону Дрю. Ее глазки остекленели, носик вздрогнул. В следующее мгновение она уже шмыгнула к отверстию в противоположной стене и скрылась в своем убежище.

Дрю едва не рассмеялся. Некоторое время он вглядывался в черную норку, а потом услышал щелчок отпираемой щеколды и обернулся к окошку двери. Дверца откинулась, и чьи-то руки поставили на полку пищу.

Он поднялся на ноги и подошел к двери. У него не было ни часов, ни календаря. О времени он узнавал по ударам монастырского колокола, по солнцу и по еде, которую ему приносили. Сегодня была пятница. Так заключил он, взглянув на кружку с водой и миску с хлебом.

Взяв свой спартанский ужин, он затворил окошко и устроился на лавке. За окном лил дождь. Из-за холода и сырости ему сильнее, чем обычно, хотелось есть, но он вспомнил о прерванной молитве и в качестве наказания заставил себя оставить от ужина немного хлеба.

— Позже он задумывался, был ли у него иной повод для этой небольшой голодовки. Во всяком случае, услышав удар колокола, который звал его к заутрене, он неожиданно для себя отломил кусочек оставшегося хлеба и положил возле мышиной норы.

Вернувшись из часовни, он увидел, что хлеб исчез. И позволил себе улыбнуться.

Отец Хафер был возмущен.

— Если вам нужны гарантии моего молчания, то к чему вам такая исповедь? Не забывайте, я ведь еще и психиатр.