|
– Ну и хорошо, – повторил старший, помогая Пожамчи подняться в вагон. «Господи, – пронеслось в мозгу холодно и стремительно, – а я ведь литератору брякнул, что в Совдепию вертаться не хочу! Господи, неужели пропал? К полиции брошусь в Ревеле, кричать стану, отобьют…» Трое завели Пожамчи в купе – Никандрова в коридоре не было, – затворили дверь и сели на плюшевые сиденья, только старший остался стоять, чуть склонившись над испуганным человеком в касторовом пальто с зажатым в правой руке желтым портфелем. – Сколько у вас сейчас бриллиантов? – Если по долларовому курсу – то… Я только прошу извинить – вы мне даже мандатов не показали… Старший обернулся к спутникам: – Влас Игоревич, предъявите ваш мандат. Влас Игоревич достал из кармана тупорылый браунинг и навел его на Пожамчи. – Вот это первый мандат, – неторопливо заговорил старший, – но он слишком громкий, поэтому мы взяли и второй мандат, не так ли, Валентин Францевич! Валентин Францевич вытащил руку из кармана коротенького казакина, отороченного серой мерлушкой. В руке у него был нож, и Пожамчи сразу же ощутил, какой он острый, этот нож, и какой холодный, хотя видел он хирургически белый кусок стали всего мгновенье: Валентин Францевич сразу же спрятал его, усмешливо глянув на гохрановского контролера. – Так вы что ж – грабители? – Неужели я похож на грабителя? – спросил старший. – В прошлые годы вы меня даже по имени отчеству не рисковали, а все больше «ваше превосходительство». – Господи, Виктор Витальевич, неужто вы?! – Слава богу, – улыбнулся старший, – признали. Усы меня так старят или очки? Так сколько в долларах будет? – Миллиона два будет. – И вы с таким то богатством, принадлежащим республике рабочих и крестьян, деру хотели дать? Ай яй яй, Николай Макарыч, как совестно! Народ голодает, а вы… – Господи, Виктор Витальевич, да я готов отдать вам половину, только… – Не буду, не буду, – усмехнулся Виктор Витальевич, – я вас убивать не буду. Курить хотите? – Бросил. – Сердечко? – Да нет, не жалуюсь. Табак дороговат. – С вашими то деньгами? – Курочка по зернышку клюет, – попробовал пошутить Николай Макарыч и даже чуть посмеялся, уголком глаз посматривая на двух сидевших у двери, но Виктор Витальевич его оборвал: – Ладно. Воспоминания кончились, времени у нас в обрез. Закурить – я один закурю. На следующей станции к вам сядут двое из посольства, чтобы камушки охранять; нам стоило большого труда опередить их, так что давайте будем кратки и серьезны. Как вы думаете, среди тех камушков, которые у вас в портфеле, моей семье что либо принадлежит? – Колье изумрудное и осыпь – ваша тетушка их брала у меня за тридцать две тысячи золотом весной семнадцатого, до переворота. Пожамчи потянулся к портфелю, но Виктор Витальевич снова положил ладонь на его плечо: – Не надо, Николай Макарыч. Не возьму я камушки, они всегда мне были ненавистны, а уж сейчас тем более. У меня к вам просьба: доставить эти камушки товарищу Литвинову в самой полнейшей сохранности. Ясно? – Не могу понять, ваше превосходительство… Виктор Витальевич усмехнулся: – Да уж превосходительство, куда как превзойти мое превосходительство! Так вот, не превосходительство я и не граф, а просто Воронцов. Эмигрант. Враг трудового народа. Без родины и племени. А это очень плохо, Николай Макарыч, Воронцову быть на земле без роду и племени. |
