Нерехтин цапнул его за локоть:
— Ты чего на чужом пароходе ошиваешься, Григорий?
После социализации «Лёвшина» Гришку выбрали командиром буксира. То есть от имени команды — владельцев судна — он отдавал приказы капитану.
— Дядь Вань, «суворовцы» вернулись! — увлечённо сообщил Гришка. — Давай со мной на жеребьёвку, очередь к баржам займём!
Нерехтин понял, что пришли матросы, которых капитан «Суворова» посылал по окрестным деревням за провизией. Это означало, что утром можно будет заправить цистерны судов мазутом и ускользнуть из затона на свободу. Обычно суда в затонах заправлялись из плавучей нефтеперекачки, но сейчас вместо неё из Нобелевского городка просто пригнали наливную баржу.
— Ты — командир, и забота твоя, — отказался Нерехтин. — Идём, Катерина.
В бессмысленно большом люксе измученная Катя, не раздеваясь, легла на койку, и Нерехтин прикрыл её одеялом. Когда-то он так укладывал сына…
От «Суворова» Иван Диодорович двинулся по дамбе обратно в сторону своего буксира и присел на ржавый адмиралтейский якорь, косо торчавший из песка. По камскому стрежню рассыпалась лунная рябь. Кама казалась дикой и первобытной, потому что на всём протяжении створа в эту большевистскую навигацию не поставили ни единого бакена. Нерехтин думал о Якутове. Митя всегда стремился жить в общем движении времени, держаться на гребне — и не удержался. Потому что волны переменчивы, а неизменно только течение.
…Когда Иван Диодорович поднялся на буксир, вся команда ждала его на длинной корме. Речники развалились на палубе где попало, курили, дремали.
— Ты куда сгинул? — закричал Гришка. — Пора машину заводить!
Нерехтин догадался, что старший машинист Осип Саныч Прокофьев не желает приниматься за дело без указания капитана.
— Заводи, — разрешил Прокофьеву Нерехтин.
— Нижняя команда — за мной! — сразу распорядился Прокофьев.
Вслед за Прокофьевым помощники машиниста, кочегары и маслёнщик направились к дверке, за которой находился трап в машинное отделение. Вскоре в недрах парохода раздалось глухое звяканье задвижек-клинкетов на трубопроводах, скрежет топочного люка и сопение помпы при подаче топлива.
Иван Диодорович ещё раз оглядел людей на корме буксира.
— Одумайтесь, ребята, пока не поздно, — сказал он. — «Суворову» деваться некуда, а мы-то дома. Большевики не спустят непокорства. Они на каждую пристань телеграфируют, и нас везде с пулемётами встречать будут.
— Чай не станут они по людям стрелять! — возмутился Челубеев.
— Станут, — заверил Нерехтин.
— Не сей панику, дядь Вань! — обиженно крикнул Гришка Коногоров.
Внезапно за кормой брякнула сходня. На буксир влез Федька Подшивин, матрос из новеньких. Вместе с матросами «Суворова» и других мятежных судов он ходил на захват барж и стрелковой ячейки возле наплавного моста.
— Ну что, взяли красных? — вскинулся к нему Гришка.
— А некого брать! — по-детски рассмеялся Федька. — Драпанули красные! Ячейка пустая, а на баржах токо по сторожу! Расписку от нас ждали! Умора!
— Дурачок ты! — разъярился Иван Диодорович. — С бакинцами не знаком!
Наливные нобелевские баржи с мазутом пригнали с Каспия — с местными шкиперами. Подпольщики Баку, устраивая экспроприацию — «экс», обычно выдавали ограбленным расписку. Разных подпольщиков было много: эсеры, большевики, мусаватисты, дашнаки. Чтобы жандармы не карали тех, кто не виноват, и не ссорили подпольщиков между собой, грабители всегда называли себя. Если сейчас большевики убрали с барж мадьярскую охрану, а бакинские шкиперы по привычке ждут расписку за «экс», значит, красные уже знают о мятеже. |