— Совсем худо? — спросил Федя.

Он был подлинным речником, потомственным, а не матросиком из крестьян и не машинистом из мастеровых; лоцману Феде Панафидину капитан Нерехтин мог всё сказать честно.

— На левом колесе у нас пожаром половину плиц объело. При косом руле мы уравняемся по скорости с «Гордым»… Я знаю этот буксир. Не «Гордый» он никакой, а «Григорий» Добрянского завода. Делает шестнадцать вёрст в час, как и мы теперь, если только руль удержать сумеем…

— Сумеем! — ответил Федя.

Иван Диодорыч зло усмехнулся:

— У Горецкого пушка. Он от нас не отстанет, пока мазут не закончится, и всю дорогу будет бить… Не утопит, так в плен возьмёт, а плен — та же смерть. Спасайся, Федюня, с борта, я капитанским словом тебе дозволяю.

Федя обшаривал взглядом простое лицо Ивана Диодорыча:

— Может, на «Лёвшино» мазута больше, дядя Ваня? Бог нас не выдаст!

Иван Диодорыч печально покачал головой:

— Благое дело — вера, но расчёт против нас. Бог не спорит с механикой.

А Федя вдруг понял, что дядя Ваня Нерехтин, такой земной и обыденный, с вечным своим самоедством и приступами слабости на полпути, на самом деле — могучий патриарх. Праотец Ной. А буксир дяди Вани — обожжённый, избитый, простреленный — это ковчег. Дядя Ваня собрал на нём самых разных людей: Катю Якутову — дочь пароходчика, чекиста Сеньку Рябухина, шулера Яшку Перчаткина, арфистку Стешу… На ковчеге у дяди Вани хватило места даже врагам, ведь сам он, Федя, был лоцманом вражеского судна, а Федосьев был вражеским капитаном. Все они в своём несовершенстве и есть дольний мир, несправедливый и страдающий; конечно, бог может погубить человека, но мир он не погубит. И не важно, что даже небо подчиняется механике!

— Ежели расчёт был бы за нас, так зачем тогда бог? — ответил Федя. — В том божья тайна и состоит, что нету ей причин, кроме вышнего замысла! Она всегда как наперёд — так невозможна, а обернёшься — так неизбежна!

Иван Диодорыч лишь махнул рукой — о чём говорить с блаженным?

В рубку ввалился Дудкин, из носа у него текла кровь — его контузило.

— Не нашёл я храпцов! — плачуще сообщил он. — Каптёрка-то сгорела и всё снарядом порушено!.. Серёга велел мне с ним вручную штуртрос тянуть, и нам твоя команда нужна, дядя Ваня!

Иван Диодорыч мгновенно понял замысел Серёги Зерова.

— Идём! — заторопился он.

08

«Гордый» уже догонял «Лёвшино», мелкие фигуры людей на пароходе Нерехтина Роман различал теперь и без бинокля. Напрягая свои машины, два буксира мчались по реке: искалеченный — убегал, и его колёса выбрасывали пену из дырявых кожухов, а бронированный буксир настигал беглеца и бил из пушки. Мотовилихинский завод на левом берегу закончился крутой горой, гора оборвалась в глубокий лог, над логом выскочила колокольня, вдоль реки выстроились пристани с пришвартованными судами, а над ними вдоль по гребню откоса покатилась бесконечная улица с торжественными фасадами. Казалось, что перед лицом губернского города убийство — дело немыслимое, но гражданская война давно отменила все приличия.

— Они безумцы… — с досадой заметил мичман Знаменский.

— Безумцы, — согласился Роман.

Он видел, что на кормовой палубе «Лёвшина» распахнули крышку трюма и вытащили наружу правую цепь штуртроса. Старпом Зеров и штурвальный Дудкин руками натягивают эту цепь, удерживая лопасть руля под нужным углом. На лопасть давит мощный поток воды из-под правого колеса, и держать цепь — адское напряжение, точно подъём якоря без брашпиля. «Лёвшино» спасался бешено — уже силой живых людей, а не бесчувственной машины.