|
«Лёвшино» спасался бешено — уже силой живых людей, а не бесчувственной машины. У Романа мурашки поползли по спине: это всё было чудовищно, как древняя казнь четвертованием. В упрямстве команды Нерехтина для Романа словно очнулось каторжное прошлое русских рек, когда бурлацкие артели, хрипя, волокли против течения огромные барки с неимоверным грузом. И сам Нерехтин стоял на краю надстройки с рупором — следил за рулём и направлением буксира. А рядом с капитаном топтался и крестился глупенький лоцман Федя: конечно, дикари всегда взывают к богам. Свою дурацкую икону Федя прислонил к дефлектору: может, хотел, чтобы святой посмотрел на муки человеческие, а может, надеялся, что на «Гордом» оробеют от намалёванного Николы Якорника.
Роман подумал, что уничтожение «Лёвшина» подобно искоренению какого-то жестокого и бессмысленного обычая. Там, где властвуют «Шелль» и «Стандарт ойль», где синдикаты и концерны, где дизеля и динамо, где прогресс и конкуренция, — там нет места косным суевериям вроде почитания Якорника. Выбросить его на свалку истории — и долг, и подвиг. — Господин мичман, — окликнул Роман, — бейте из пулемётов! «Лёвшино» шёл мимо товарных причалов Заимки, впереди поперёк реки на синеве небес обрисовался железнодорожный мост. Пулемётного треска никто на буксире не услышал, но грохот вдруг пробежал по стене надстройки. Иван Диодорыч пошатнулся от удара в бок, однако ему нельзя было падать — на палубе Серёга Зеров и Дудкин тянули цепь штуртроса, упираясь ногами в стойки фальшборта: они усмиряли пароход, как свирепого быка. — Стра… страви немного!.. — еле крикнул в рупор Иван Диодорыч. Он нацеливал буксир в широкий пролёт моста. По «Лёвшину» снова хлестнула очередь, и Серёга с Дудкиным разом как подрубленные повалились — Дудкин на Серёгу. Звякнула освобождённая цепь. Закидываясь на старпома, Дудкин странно ворочался, дрожал и елозил ногами, будто устраивался в смерти как в постели — поудобнее, а потом ослабел и затих. Серёга сдвинул с себя тело Дудкина, приподнялся, схватился за цепь и опять беспомощно распластался на обгорелых досках настила. — Не могу!.. — выдохнул он. Федя дёрнулся было к трапу, но Иван Диодорыч цапнул его за плечо: — Нет! Лучше бога моли, Федюня! От надстройки к штуртросу на четвереньках ползли Сенька Рябухин и Яшка Перчаткин. Яшка тихо причитал, точно приговорённый: — Господи всемилостивый, не попусти аспидам, не губи, господи, не губи, не губи неповинного, не губи, пресветлый, душу чистую!.. Серёга повернул голову. — Лёжа тяните… — прохрипел он. — Мной прикройтесь… Перчаткин и Рябухин послушно легли на палубу рядом с Дудкиным и старпомом, упёрлись ногами во что получилось и натянули цепь. Поневоле они глядели в небо, где плыли облака, и Яшка продолжал беззвучно шептать. — За меня тоже замолви, Яша, — сдавленно попросил Сенька. — Я Катерину Митревну обездолил, дак искупить надоть, а для того живым быть потребно… Раненый Иван Диодорыч кривился, зажимая бок, и смотрел то на мост перед буксиром, то на Сеньку с Яшкой. Федя подпёр капитана плечом. — Выбирай на аршин… — просипел Иван Диодорыч. — Выбирай на аршин! — крикнул Федя, повторяя команду. «Лёвшино» неторопливо приближался к мосту. Машина его работала, в дырявых кожухах крутились колёса, бурун клокотал под форштевнем, но пароход шёл вперёд с пустой рубкой, словно обезумел от ужаса. С «Гордого» продолжали стучать пулемёты, однако расстояние было слишком велико для прицельного огня. Очереди, грохоча, вслепую прокатывались по надстройке. Этот грохот в кубрике услышал Федосьев. За простынёй стонала Катя, Стешка и жалела, и ругала её, а Петька Федосьев думал, что обстрел буксира Нерехтина ведёт его бронепароход… На «Гордом» не знают, что их капитан жив, и мстят за его гибель. |
